Поле сражения. Станислав Китайский

на широком лугу, вокруг обоза красных, выдерживая расстояние, разъезжали конники из разведки. Возглавлял эту группу весёлый и сумасбродный прапорщик Силин, во времена совдеповщины работавший механиком в машаринских мастерских, где приобрёл славу бабника и пустобреха, но крепко знающего своё дело работника. Он был первым, кого Черепахин привлёк в группу, и поэтому пользовался привилегией командовать старшими по званию.

      Силин не давал красным возможности ни вернуться в деревню, ни уйти в лес, когда те свернули с дороги.

      Черепахин оценил сообразительность прапора и решил продолжить операцию по его плану. Одной полусотне он приказал отрезать обоз от деревни, а сам с остальными пошёл вперёд, чтобы замкнуть кольцо. Жене с десятком парней велел быть в безопасном месте и следить за околицей.

      Утро было тихое, росное. Казалось, что бесконечный луг, на котором развёртывался бой, подёрнут серебристым туманом, но это только матово светилась роса на сизой траве и на отяжелевшей, ставшей видимой паутине.

      Кони ногами сбивали росу и оставляли на лугу кривые тёмные дорожки.

      Когда кольцо замкнулось, красные остановились, поняв, что к лесу им не пробиться. Впереди была полоса кочковатого, в пах коню, осочистого болота – телегам не пройти. Перестрелка на миг затихла.

      Черепахин подозвал к себе мордастого, с красивыми навыкате глазами парня и сказал ему крикнуть красным, чтобы сдавались.

      Парень приподнялся в стременах, прокашлялся и вдруг неокрепшим, как у молодого петуха, голосом завопил:

      – Эээй, вы-ы! – и закашлялся.

      Повстанцы засмеялись – не вышло у мордастого.

      Тогда сухощавый, длинный мужик натянул поводья, вскинул небритый подбородок, выставив вперед острый большой кадык и, приложив к рыжей щеке ладонь, прокричал зычно и протяжно:

      – Э-э-эйии! Крас-но-о-пу-зыяааа! Сда-вааась!

      От этого трубного звука под мордатым шарахнулась пугливая кобылёнка и коротко ржанула.

      – Отзывается – жеребца почуяла! – съязвил кто-то.

      Остальные снова рассмеялись.

      Стрельба прекратилась совсем.

      Горластый ещё раз прокричал ультимативное «сдавась».

      В обозе молчали. Потом оттуда хрипло ответили:

      – По-го-ди-те… ча-сок!

      – Небось совещаться начнут, – предположил довольный собой горластый. – Это у них первое дело. Чуть чё, сразу заседание. Не посовещамшись, с бабой не лягут.

      – Ты взреви им, что от разговоров дети не рождаются.

      – Я бы и не то взревел, да вон жонка начальника едет, осерчать могет…

      В обозе действительно совещались.

      О том, чтобы вырваться из ловушки, не было и речи. Вопрос стоял – как подороже отдать жизни. Большинство склонялось к тому, чтобы женщин с детьми отправить в плен, а самим живыми в руки не даваться.

      Черевиченко неожиданно для всех возразил.

      – Не дураки там, – сказал он, – отсюда женщинам и шагу не дадут сделать без нас, сразу пальбу откроют. Погибнуть мы успеем. А детей спасём. Может, кому и выжить случится. Не всех же они