Маникюр на память. Александр Мамлюк

может и поцеловать его туда же, и только умная деловито освежит его щеки одеколоном «Шипр», что одновременно предохраняет от моли и прилипчивых женщин в автобусе и хорошо сказывается на семейном бюджете и здоровье.

      Желтый, еще без полосок Рик уже знал, что такое красота – это соседка Нина в новых лаковых туфельках и накрахмаленном, пахнущем огурцом и первым снегом переднике десятиклассницы. Утром она простучала мимо него каблучками, спугнула в нем зверя, сделала из него имбецила и оглушила: «Привет, малыш!». Так в день Победы, приветствуя солдат, генерал кричит в еще не включенный микрофон. Малыш не смог ничего ответить и смотрел ей вслед прослезившимися глазами тигренка, как будто ему железной щеткой причесали еще не выросшие усы… Она удалялась и расплывалась и все равно осталась и не уходила – просто вошла в него…

      Два дня лил дождь, лохматый и хороший, потому что все прятались дома. Город напоминал большую грязную пивную, где уборщица начала мыть полы и для первого раза прошлась хорошо смоченной тряпкой по проходам между столиками, разбросав по углам жидкие волны грязи, пустые бутылки из-под водки и приклеив окурки и рыбью чешую к ножкам стульев, разлинеив помещение на квадраты, будто здесь собираются играть большие шахматисты. Действительно, здесь собирались и большие, и классики, и знатоки и дух их витал так неистребимо, что никакие проветривания и дезинфекция хлоркой не приносили эффекта. Работники санэпидемстанции, народного контроля и борцы за трезвость, опечалившись, тоже «принимали на грудь» одну-две кружки от щедрот усатого «пивщика», отлично знавшего, что если даже снести пивнушку, сровнять ее с землей и поставить на этом месте платный туалет, то дух поколения, не знавшего, что такое «халява» и не видевшего нищих на улицах, еще долго будет реять над этим местом – надежно и неснимаемо, в укор всем лозунгам о пользе учения и памятнику Ленину на главной площади города…

      Все эти дни, не видя Нину, Рик мучался. Внутри него шевелился черно-белый ежик, тряпочный и безумный. Он полз, оставляя себе слабый теплый шлейф надежды, но только стоило вспомнить что-нибудь, что касалось… что было ею, как он растопыривал ослепительно бледные от злости иголки и пронизывал ими насквозь – так ночь пробивает себе путь к солнцу, а его все нет и нет… Наконец, оно появилось – солнце. Рик вышел за калитку, было ли это утро, он еще не знал… На углу стоял Борисенок и смачно, как ворованным яблоком, хрустел большой синей луковицей. К сожалению своей попечительницы бабки Куны, он не грыз с таким же успехом гранит науки, зато его зубы всегда белели клавишами пианино, на котором играют только в перчатках. Пожалуй, еще только белки его глаз выделялись на смуглом лице адыгейца, а тело взрослого охотника-алеута было явной насмешкой над силой разума. Он всегда был рад видеть друзей; так за него радовалась жизнь. «Здравствуй, Рик», – вскричал он, как будто увидел должника, и довольно протянул ему руку, даже не подумав обтереть ее об штанину. «Что, завтракаешь