Темная вода. Ханна Кент

В мире полно всякого-разного, и не моего ума это дело. Поговаривают, будто она с добрыми соседями дружбу водит, не знаю уж, правда или нет.

      – Пег, – прошептала Бриджид, косясь на дверь, будто ожидая, что та вот-вот распахнется. – Так она, может, и с Теми заодно? Что священник-то говорит?

      – Отец Рейли, пока жив был, всегда к ней по-доброму относился, а иные церковники могут сказать, что не от Господа ее лечение. Но вот те, кто ходит к ней, все как один говорят, что лечит она не иначе, как именем Божьим и Святой Троицы. Ой, слышала сейчас?

      Тихо зарокотал гром, и Нора вздрогнула:

      – Отведи от нас беду, крестная сила…

      – Что ж, и мужа у ней нет? И детей?

      Старуха улыбнулась:

      – Ну, если только какая нежить с могильника у ней в мужьях. Или, может, коза ее старая на самом-то деле муж, в козу добрыми соседями переделанный. – Собственное предположение до того развеселило Пег, что она так и покатилась, хохоча, как от щекотки.

      Бриджид задумалась:

      – Тогда она явилась – волосы мокрые, губы белые – чисто привидение! Или будто утопить ее хотели, а она вылезла. А глаза словно туманом заволокло. И что можно увидеть-то такими глазами!

      – С Нэнс Роух лучше ладить добром, – согласилась Нора.

      Пег издала короткий смешок и вытерла десны краем фартука.

      – Да будет тебе известно, Бриджид, что родилась женщина эта ночью, в самую глухую ее пору, а значит, и видит она иначе, чем все мы…

      – Она всегда здесь жила?

      – Нет, пришлая она, но поселилась так давно, что еще дети мои ее пугались, как пугаются сейчас их дети. Но родилась она не здесь, нет, не здесь. Помню я, как она здесь появилась. В ту пору много людей бродяжило, по дорогам шаталось. Вот и Нэнс была такой нищей бродяжкой, ни кола ни двора. Священник тогдашний пожалел ее – молодая женщина, как была она тогда, и никого-то у нее нет, ни одна живая душа о ней не позаботится. Мужчины выстроили для нее бохан – крохотную лачугу возле самого леса. Ни огорода приличного – чтоб картошку сажать, ничего, но кур всегда держала. И козу. О, коз своих она пестовала! Что ж, прожить на терновых ягодах и орехах, да на прашя́х[9] в теплые месяцы еще можно, но, когда она только заявилась, все ждали, что вот стукнут холода и пойдет она по чужим дворам побираться, картошку клянчить. Но нет, глядим, сидит там у себя, зимует, и на следующий год – так же, и еще через год, пока не пошли толки, что все это неспроста, что не протянуть женщине на одних только травах да ягодах. Иные решили, что приворовывает она по ночам. Другие – что с Самим якшается.

      – С дьяволом?

      Снова ударил гром. Женщины так и подскочили.

      – В этакую-то ночь да такие разговоры вести! – возмутилась Нора.

      – Да уж. Странной она показалась с самого начала.

      – Может, повечерять нам время пришло? Не проголодались? Пег, не заночуешь у меня? Ночь-то для прогулок неподходящая…

      Куда девалось охватившее Нору на поминках настойчивое желание остаться одной? От одной мысли провести этот неспокойный вечер наедине с Михялом живот сводило ужасом.

      Пег

9

Прашя́х – жидкая овсянка (ирл. praiseach).