Ворота Сурожского моря. Сергей Мильшин

Серафим почесал росшую клочками молодую бороду. – Сбрею. Надоело так ходить.

      – А я свою оставлю, – татарчонок выставил вперед острый клок тощей бородки. – Красивая, да?

      Переглянувшись, казаки грохнули хохотом. Смеялись все, даже те, что не услышали татарчонка, но больно заразительно получалось. И Космята хохотал, морщась от боли, – короста трескалась, когда раздвигал губы в улыбке.

      – Такую бороду и резать жалко, – усмехаясь, бросил Борзята. – Боярская борода.

      – Ага, знатная, – поддакнул кто-то.

      И снова смеялись, но уже тише.

      Вскоре вернулся Валуй с товарищами, а следом в барак заскочил Егорка. Открыв дверь пошире, он пропустил вперед матерого «квадратного» казачину – видать, того самого старшину. Отдувая длинный ус, он тащил перед собой огромный котел с холодной ухой. Освобожденные пленники расступились. Похвалив на ходу бывших невольников за растопленную печь, казачина осторожно опустил котел на ее металлическую поверхность.

      – Нехай малость подогреется, и хлебайте на здоровье. Дюже вы худы, хлопцы, как я посмотрю, – кивнул пареньку, и тот высыпал на сено груду деревянных ложек и ломти ржаного хлеба. Сарай зараз пропитался аппетитными запахами. Голодные гребцы, как по команде, сглотнули.

      Казачина обстучал ладонями гарь от котла, прилипшую к зипуну на животе. Жалостливый взгляд прошелся по выпирающим костям новичков.

      – Ну, бывайте, – старшина тяжело вздохнул. – Попозжа, как отмоетесь, с вами определяться будем.

      Народ, громко благодаря казака, потянулся к хлебу. Егорка открыл дверь, поджидая старшину.

      – А чего с нами определяться-то? – Борзята облизнул сухую ложку.

      – Ну, как? – старшина, уже собиравшийся уходить, обернулся. – Как обычно. Кто-то, может, с нами останется, мы ему оружие дадим, за зипунами вместе пойдем. Кто домой вернется – тоже неволить не станем. Так что вам решать. Вы теперича люди вольные.

      Пешка выскочил вперед:

      – Я остануся, мене ходить некуда – отец опять хозяину вернет.

      – А я домой – жинка и детки у меня. Живы ли? – Малюта – высокий, синий от худобы мужик с густыми бровями-метелками – почесал запутанную бороду.

      – Мы с братом уже решили – с вами останемся, – Валуй упер руку в колено. – Никого у нас нет – всех родичей турки свели, и батю с матушкой. Больно охота гадам все наши обиды вернуть.

      – И я останусь, и я, – раздались голоса в толпе.

      – А я не, я до хаты.

      – Ну, бувайте, – старшина откланялся. – С пустым животом дела не решают, апосля слухать вас будем.

      Только за казаками захлопнулась дверь, изголодавшиеся люди сгрудились вокруг котла. Не дожидаясь, пока уха разогреется, они дружно опустили широкие ложки в варево.

      Рассвет ознаменовался петушиной перекличкой. Валуй, словно и не спал, легко открыл глаза. Скинув босые ноги на земляной пол, потянулся. Он на свободе и у своих! Неожиданно захотелось на руках пройтись по бараку. Вот только сделать этого негде. Да и сил вряд ли бы хватило – ослаб за месяцы плена. Народ устроился вповалку