Фатум. Том третий. Форт Росс. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

и счастья род-ником бед?.. – Он посмотрел на свои избитые, в ссадинах руки и пожал плечами.– Не знаю… Трудно понять, еще труднее ответить на всё это. А разве когда жизнь в России была понятной и легкой? А сама Россия? Нет, брат ты мой, сторона наша не Европа. Ее, как Голландию иль Англию ту же, в наперсток не всунешь… Ладонью на ландкарте не закроешь, врешь».

      Желая прогнать усталость и столь знакомую обморочную слабость, что пела по-комариному в ушах, он вторично воспользовался фляжкой Палыча, кожаный чехол которой был приторочен к поясу кожана. Водка, как верная подруга, вновь согрела грудь, покусывая желудок, разбежалась по жилам. Навалившиеся вопросы раздражали, давили сердце своей неразрешимостью и неуместной настойчивостью, однако он сумел сдержать злобную досаду, не пустив ее глубоко в душу.

      «Вся жизнь моя ровно сон: жизнь в Петербурге, позже в Охотске, теперь Америка… о коей глупо ребенком мечтал во снах… Вот она, вот – под ногами. Ну что, сыт? —он ударил каблуком по земле так, что заныла стопа.—Черт, и сейчас всё… будто не со мной, словно со стороны, точно повесть чью-то внимаю. Ну да будет тебе, ты – офицер, и помни о сем, как о имени, данном тебе при крещении. А посему, пожалуй, проще сделать святого из распутницы, чем из меня плаксивую юбку. Главное, как шутил за рюмкой Дмитрий Данилович: “Стоит служить так, чтобы не в зазор было продать домашнего попугая на городском рынке”».

      Жить – значит действовать. Андрей, опираясь на шпагу, как на трость, поднялся с замшелой лесины. Растрепанные мысли мешали сосредоточиться на главном. У костра призывно скрипнули дужкой походного котелка, приглашая к чаю, когда Преображенский, сам не зная почему, припомнил две странные фразы Джессики, сказанные после переправы с какой-то задумчивой грустью и внутренним волнением: «Слова в этом мире погубили больше душ, чем все происки Люцифера, вместе взятые», и вторая: «Большин-ство людей продают душу дьяволу и на вырученное живут с “чистой” совестью». Что она имела в виду? Возможно, свою больную мать? Или отца, о котором как-то туманно оговорилась? Он вдруг явственно вспомнил их беседу, когда матросы шестами столкнули ненужный плот в воду.

      – Бог милостив. Мы спасены, Andre. Знаешь, мне так приятно и спокойно, что ты не такой, как другие.

      – А какие другие? – Андрей тогда долго смотрел на Джесси, любуясь ею сквозь сырую одежду.

      – Другие? – она ловко отжала сырые концы волос и, принявшись за юбки, ответила: – Жадные до наживы, жестокие, мелочные…

      – Да. Я не вижу себя таким, но…

      – Вы как мой отец, сэр,– легко перебила она.—Вернее, очень похожи в своих действиях и поступках. А я уважаю сильных, решительных мужчин, которые умеют владеть не только деньгами, но и шпагой. Особенно в этих чудовищных местах…

      – Но Америка как будто ваша родина, мисс. А вы, я заметил, всегда столь резки в ее оценках. А как же ваша столица Вашингтон?

      – О, прошу вас,– она брезгливо стряхнула воду с руки,– не вспоминайте об этом главном стойле коров и лошадей. А что до патриотизма и происхождения,