Русский Моцартеум. Геннадий Смолин

Тимофеева-Ресовского. Но её весточка осталась без ответа; и только через десять лет Веру Лурье нашла короткая депеша из подмосковного Обнинска, где Николай Владимирович сообщал, что работает в Институте медицинской радиологии, и вновь интересовался о своём сыне Фоме: нет ли каких-либо документальных следов его окончательной судьбы в Маутхаузене (хотя бы, в захваченных американцами архивах). Вера Иосифовна отправила открытку в Обнинск; но более никаких вестей из СССР на её имя не поступало…

      Грозное «мяу» любимца Веры Иосифовна, кота сиамской породы Василия, нарушило царившую в комнате тишину. Я стряхнул с себя оцепенение и вернулся к разговору.

      – Благодарю вас, Вера Иосифовна, за беспокойство обо мне. Но эта услуга для вас – сущая для меня безделица, – заверил я графиню. – Более того, я, конечно же, премного обязан Вам. Вы дали мне только повод, чтобы сбежать из хаоса скучной и беспокойной столицы. А то сидел бы я сейчас в прокуренном кнайпе и под звон пивных кружек слушал разноголосицу завсегдатаев, болтающих бог знает о чём.

      Вера Лурье искренне рассмеялась.

      – Вы, Рудольф, более, чем правы, – деликатно заметила она. – У нас – одни и те же критерии и постулаты к жизни.

      Кожа Веры Иосифовна была настолько бела и гладка, что казалось, будто это не старая-престарая графиня, а молоденькая студентка. И эти её изумительные глаза – ярко-зелёные, ясные!.. Никогда не видел таких очей. Чистые, как изумрудные всходы озимых под ясным весенним небом. До умопомрачения прекрасные глаза! Похоже, и морщинки были не фактом её возраста, а игрой света и тени. А смеялась она с той загадочностью и тайной, которые делали её похожей на Джоконду Леонарда Да Винчи.

      Искушению смеяться поддался и я. И в тот же миг у меня исчезло чувство неловкости. Утренняя мигрень и внутренний дисбаланс будто улетучились. Все печали ушли без следа. Только роскошное весеннее солнце в промельках вековых деревьев за окном гостиной да покой, разлитый в мягко освещенной комнате.

      Чем дольше я был у Веры Иосифовны, тем становился раскованнее, умнее и обаятельнее. По крайней мере, так мне казалось.

      Лурье интересовалась всем без остановки: Москвой, Россией, переменами в обществе, нынешней властью.

      Я как-то неубедительно отозвался одним, но ёмким:

      – О’кей! – и для верности выставил вперед большой палец.

      Вера Иосифовна кивнула и как-то пристально посмотрела мне в глаза, но тут же переключилась на воспоминания об Андрее Белом.

      Внезапно старая леди спохватилась, вызвала девушку-прислугу Надежду, одетую в стародавний казацкий наряд, и попросила подать чай.

      Буквально через пять-десять минут Надежда, пылая пунцовыми щеками, вошла с подносом, на котором уместился компактный самоварчик, заварочный чайник из фарфора и большие кружки.

      Скоро мы пили крепкий, приправленный пряностями чай, восхитительный на вкус, и беседовали обо всём на свете. Я расспрашивал Веру Сергеевну