Русский Моцартеум. Геннадий Смолин

которая выгородила меня и не дала упечь за решетку.

      Когда я подъехал к пятизвездночному отелю Maritim, там царила тишина. Было уже 4. 25 утра. Возле парадного подъезда не было ни души. Свет в номере 180 не горел. Я негромко постучал. Зажегся огонь – стала видна полоска света, послышались шаги, дверь открылась – и передо мной предстала заспанная Эрика Шнайдер.

      – Я уж и не ждала вас, – зевая, сказала она. – Входите.

      X. Гансвурст включается в игру

      Enfant terrible[28]

      Эрика была облачена в розовый пеньюар., Пеньюар с рюшками и короткая стрижка делали Эрику похожей на сказочную Дюймовочку.

      – Заходите же, глупый, пока вас никто не увидел, – нетерпеливо позвала она, видя, что я не спешу.

      Я прошел в комнату. Кровь бросилась мне в голову от нечаянной близости к девичьим прелестям под тонким пеньюаром.

      Эрика заперла за мной дверь и спросила:

      – Надеюсь, у вас хватило ума проверить, не следят ли за вами?

      При взгляде на комнату меня почти сразу захлестнули неприятные воспоминания. Что-то здесь напомнило беспорядок в особняке Келли. Такой же ковер, та же светлая мебель, огромный экран телевизора на стене. Только здесь царил чисто женский беспорядок.

      Я повел себя как истый профи: распахнул дверцы стенного шкафа, внимательно осмотрел его внутри, обследовал ванную. И лишь потом повернулся и уставился на девчушку, которая все еще стояла у двери и во все глаза смотрела на меня. Она казалась несколько испуганной – и неудивительно. Наверное решила, что к ней заявился Дракула или сам черт…

      Я не стал разуверять Эрику в ее опасениях, а подпустил еще серию «страшилок».

      – Давай не будем играть в кошки-мышки, – сказал я. – После этого происшествия каждый легавый в Бонне и окрестностях знает мою машину. Что мне, по-твоему, делать: загнать ее в кусты и перекрасить в аспидо-черный цвет? – Заметив, что Эрика растерялась и отвечать не собирается, я продолжил: – Насколько я знаю, «хвоста» за мной не было. Но я не гарантирую, что так будет и дальше.

      – Мда, – вяло заметила она.

      – Так вот, – заявил я, – теперь выкладывай, в чем дело.

      Я еще раз огляделся по сторонам и решил, как бы между прочим, проверить прибором комнаты на наличие «жучков». Хотя навряд ли Эрика, учитывая ее поведение, была связана с полицией; если же с ее помощью кто-то другой пытался заманить меня в ловушку, я мог бы себе позволить заглотить наживку и посмотреть, что случится потом. Беглое зондирование приемной, гостиной, спальни и санузла с ванной не выявили чего-нибудь подозрительного. Прослушки не было.

      Я развалился в кресле и спросил:

      – Расскажи-ка мне, детка, что побудило тебя быть неискренней с полицейскими.

      – Не называйте меня так.

      Я спародировал поклон.

      – Прошу извинить меня за фамильярность, фройляйн Эрика.

      – Кое-кто тоже звал меня деткой, – сказала она. – Вот почему…

      Она умолкла.

      – Только

28

Ужасный ребенок (фран.).