Булат Окуджава. Вся жизнь – в одной строке. Марат Гизатулин

так и не удалось. Да и слушатели все незнакомые – Васильевка же, не Шамордино! Хорошо, хоть под рукой оказалась книга «Пушкин в воспоминаниях современников», которую можно было взять с собой и иногда заглядывать в неё в процессе чтения лекции.

      Лошадка бежала резво. Страха не было. Замечательная книга покоилась на моих коленях, тяжёленькая, плотненькая такая – источник вдохновения молодого учёного, кладовая успеха, славы…

      Клуб был полон. На сцене разместился покрытый скатертью стол, за которым сидел председатель колхоза, рядом стояла кафедра для лектора. Всё было очень торжественно. Председатель сказал вступительное слово и почтительно спросил лектора, много ли тому потребуется времени, чтобы всесторонне осветить частную жизнь Александра Сергеевича, и можно ли рассчитывать, что докладчик уложится часа в полтора.

      – Кто его знает, – улыбнулся я, – во всяком случае, буду стараться.

      – Да нет, – сказал он, – время у нас есть: сколько нужно, столько и рассказывайте, это я так…

      – Ну, может, с полчасика лишнего прихвачу, – пошутил я. – Не взыщите…

      Все заулыбались. Контакт был.

      Лектор поудобнее устроился за кафедрой, снял с руки часы и положил их перед собой, чтобы, не дай бог, не увлечься и вовремя закруглиться, хотя бы через два часа. Рядом легла и заветная книга, из которой он будет время от времени зачитывать интересные эпизоды. Строго оглядев зал, начал:

      – Пушкин – великий русский поэт! – воскликнул я легко, вдохновенно и страстно.

      Все со мной были согласны. Глядели на меня, не отводя глаз, как с семейной фотографии.

      На этом, собственно, лекцию можно было и заканчивать. Дело в том, что добавить к вышесказанному лектору было нечего. Конечно, если бы он выступал сейчас на десятидворке перед десятком знакомых колхозников, сидя на завалинке и попыхивая папироской, он бы наверняка ещё что-нибудь вспомнил о частной жизни великого поэта… Я прошу простить меня за длинные цитаты, но не могу лишить докладчика права самому рассказать, что было дальше. Пусть хоть теперь выскажется.

      Я с ужасом даже сейчас вспоминаю эту минуту: страх охватил меня, страх, которого я не испытывал даже на фронте: о чём говорить дальше? Как увязать то, что следует увязать? Если бы передо мной лежал хотя бы маленький, ничтожный клочок измятой линованной бумаги, и если бы на нём, пусть вкривь и вкось, нелепым почерком, неразборчиво было бы написано, набросано, едва угадывалось бы то, что я вычитал когда-то из этой проклятой книги! Но передо мной была наклонная потёртая доска замечательной кафедры, и на ней лежала молчаливая книга, тяжёлая, словно камень на шее. Я посмотрел на часы – прошло полторы минуты…

      Эта лекция принесла много пользы если не слушателям, то уж выступающему точно. Она послужила большим уроком – уроком, которого он недополучил в университете, и сейчас он разом восполнил этот пробел.

      Когда я вернулся с фронта и поступил в университет, меня приняли без экзаменов. Тихое