Статьи по общему языкознанию, компаративистике, типологии. Виктор Виноградов

керамика сама по себе перестает быть решающим экстралингвистическим критерием. Со всей определенностью эта мысль выражена В. Кучкой, заявляющим, что «пора покончить с устарелым тезисом, будто культура ШК – это комплекс, культурно индоевропеизирующий лингвистически обширные пространства Европы», поскольку культура ШК генетически тесно связана со всем средне-западноевропейским неолитом и является выражением конечной фазы поглощения мезолитической основы [Kóčka 1957: 105–106]. С одной стороны, не все «индоевропейцы» были знакомы с шнуровым орнаментом, и, например, эгейские культуры с раннего неолита характеризуются крашеными сосудами; эта традиция, охватывающая большое пространство, в измененном виде отражается в знаменитых греческих амфорах. С другой стороны, та же РК составляет одну из главных археологических примет малоазийских культур, обнаруживающих немало сходств и по другим признакам29, – между тем этим сходным культурам соответствуют языки, никогда не объединявшиеся в генеалогическую семью (например, хеттский, египетский, шумерский). Все эти факты должны свидетельствовать о ненадежности экстралингвистических путей решения индоевропейской проблемы30. Нельзя не вспомнить в этой связи остроумного замечания X. Хенкена: «Тот или иной культурный признак (ШК, БТ или домашняя лошадь) может распространиться, подобно автомобилям Форда, на большой территории, однако никто не станет утверждать, что все в мире водители фордовских машин говорят по-английски» [Hencken 1955: 3]. Замечательным подтверждением этой мысли может служить раскопанный недавно в северо-восточной Дагомее археологический пункт, содержащий богатый инвентарь неолитических изделий, в частности кремневые БТ и сосуды. Как явствует из краткого сообщения Ж. Маршессо, в процентном отношении преобладает керамика, причем приводимые автором фотоснимки черепков ясно обнаруживают «индоевропейский» характер орнамента: наряду с своеобразным чешуйчато-зернистым орнаментом, неизвестным в Европе, широко представлены оттиски шнура, расположенные горизонтально и елочкой, нарезные линии в сочетании с оттиском перевитой веревочки [Marchesseau 1966: 579 ff.]31. Автохтонность данных культурных реликтов не вызывает сомнения, но кто возьмет на себя смелость заявить, что в северной Дагомее жили индоевропейцы?

      В заключение этого параграфа хотелось бы подчеркнуть, что пронизывающий его скептицизм относительно плодотворности археолого-лингвистического сотрудничества касается только индоевропейской проблемы, но отнюдь не означает призыва вообще порвать с археологией, помощь которой несомненна и ощутима, когда лингвист работает на уровне исторических языков, т. е. по крайней мере начиная с эпохи металла32. Если бы потребовалось выразить коротко и определенно наше отношение к обсуждаемым вопросам, то лучше всего было бы привести слова К. Мошиньского, отличающегося, по-видимому, наиболее трезвым взглядом на лингвистические возможности археологии:

      Я

29

Об этом писали еще в начале нашего века, ср.: [Sаусе 1908: 47].

30

Попытка Б. В. Горнунга различать «лингвопредков» и «этнопредков» индоевропейцев также не снимает трудностей экстралингвистического подхода. Считая, например, некоторые группы носителей ТК языковыми предками праславян, он полагает, что скрещение их с племенами ШК и БТ создало уже этническое ядро «праславян», однако основания для подобного утверждения остаются неясными (см.: [Горнунг 1963: 34–35, 110 примеч. 31]).

31

Автор называет данный слой палеолитическим без достаточных оснований: несмотря на значительное количество нуклеусов, скребков, боласов и микролитов, наличие керамики и топоров не позволяет датировать находки эпохой ранее неолита. Что же касается не-неолитических орудий, то они объясняются, видимо, сохранением немногим уступающей неолиту мезолитической (но никак не палеолитической!) техники труда, что имело место и в Европе вплоть до эпохи металла, когда медные и бронзовые ножи и наконечники копий и дротиков сменили каменные (микролиты).

32

Ср. замечания Д. Девото о возможностях такого сотрудничества: [Dеvоtо 1958: 48–55]; и как образец этого сотрудничества: [Dеvоtо 1962]. В качестве тривиального примера сошлемся на приводимый П. Тиме анализ слова asis ‘(железный) меч’, встречающегося в тексте Ригведы (см.: [Тhimе 1964: 593–594]). Если соображения компаративного характера заставляют реконструировать это слово в виде *nsis с тем же значением, то данные археологии позволяют сразу же отказаться от поисков отражений общеиндоевропейского названия железа: повсеместное распространение этого металла в качестве материала для оружия датируется не ранее IX–VIII вв. до н. э. (см.: [Арциховский 1955: 103]), т. е. эпохой, когда индоевропейские языки уже прошли стадию общеиндоевропейского развития. Поэтому наиболее приемлемой интерпретацией этого корня представляется предложенное П. Тиме адъективное его понимание (‘черный’), хотя, между прочим, он не ссылается на археологические данные и проводит весь анализ чисто лингвистическим методом обнаружения противоречия в имеющихся соответствиях и выдвижения гипотезы, объясняющей эти противоречия.