Марсианское зелье. Кир Булычев

станка нету, – резонно заметил экскаваторщик.

      – Отойдите, – сказал Миша. – Ничего не трогайте. У меня вспышка. Сделаем кадры.

      Послушались. В руках у Миши была техника. Его спутники технику уважали.

      Миша долго копался, готовил в темноте аппарат к действию. Эрик помогал, светил начавшим тускнеть фонариком. Потом вспыхнула лампа. Еще раз.

      – Всё? – спросил экскаваторщик.

      – Всё, – кивнул Стендаль.

      – На свет вынуть придется, – сказал Эрик. Он вернул фонарь Грубину, подхватил бутыль покрупнее и понес к выходу.

      – Какого времени подвал? – спросил Грубин.

      – Трудно сказать, – ответил Миша. – Вернее всего, не очень старый.

      – Жаль, – произнес Грубин. – Второе расстройство за день.

      – А первое?..

      – Первое, когда думал, что землетрясение началось. Так вы уверены, товарищ Стендаль?

      – Посуда довольно современная. И книги…

      Миша подошел к столу, распахнул книгу в кожаном переплете.

      – Ну, скоро? – спросил Эрик. – Там уже заждались.

      – Наверху посмотрим, – решил Грубин. Подхватил еще одну бутыль и колбу.

      Миша шел сзади с книгами в руках.

      Шляпа Удалова отпрянула от провала. Зажмурившись от дневного, неистового сияния, Эрик протянул ему бутыль. Миша стоял в трех шагах сзади. Столб света, спускавшийся в провал, показался ему вещественным и упругим. Экскаваторщик, озаренный светом, был подобен скульптуре человека, стремящегося к звездам. Бутыль надежно покоилась у него на ладонях.

      Вместо шляпы в провал спустились сухие руки Елены Сергеевны. Она приняла бутыль. Миша поднял вверх тяжелые фолианты.

      – Вот так-то, – проговорил некто в толпе осуждающе. – А он засыпать хотел.

      Удалов сделал вид, что не слышит. Он взял у Стендаля книги и положил их на асфальт. Рядом уже стояла бутыль, обросшая плесенью. Сквозь разрывы плесени проглядывала черная жидкость. Другие сосуды тоже встали рядом.

      Удалову было холодно. Он даже застегнул верхнюю пуговицу синей шелковой рубашки. Удалова мучила совесть. Когда он вызвал экскаватор для засыпки провала, он действовал в интересах родного города. Его буйное воображение уже подсказывало страшные картины, торопившие к принятию мер и будившие энергию. Одна картина представляла собой автобус с пассажирами, едущий по Пушкинской улице. Автобус ухнул в провал, и только задний мост торчит наружу. А рядом иностранный корреспондент щелкает неустанно своим аппаратом, и потом в обкоме или даже в ЦК смотрят на фото в иностранной газете и говорят: «Ну уж этот Удалов! Довел-таки до ручки городское хозяйство в своем древнем городе!» И качают головами.

      Была другая картина – куда более трагичная. Малое дитя в школьном передничке бежит с прыгалками по мостовой. И вокруг летают бабочки и певчие птицы. И ребенок смеется. И даже Удалов, наблюдающий за этой картиной, смеется. И вдруг – черной пастью провал. И отдаленный крик ребенка. И только осиротевшие прыгалки