Живые и мертвые. Константин Симонов

тоне что-то невыговоренное, какую-то печальную и торжественную решимость.

      Серпилин встал посредине, замполит – слева от него, начальник штаба, красивый молодой брюнет с печальными черными глазами, – справа.

      – И ты стань рядом, – обратился к Синцову Мишка, – только не впритирку, я тебя потом отрежу и отдельно для жены напечатаю. – Ему не хотелось перезаряжать аппарат, а пленка была на исходе.

      Синцов встал. Мишка щелкнул и, достав блокнот, собрался записать остальные адреса, но Синцов, которому хотелось, чтобы фотографии действительно были доставлены женам этих людей, посоветовал, чтобы они все трое написали по короткой записке домой: товарищ Вайнштейн перешлет записки заодно с фотографиями.

      Синцов надеялся, что при всей своей нелюбви к печатанию фотографий Мишка не похерит посланные с фронта записки.

      – Ну, что там записки! – Серпилин хотел отказаться, но увидел печальные молодые глаза своего начальника штаба и согласился: – Хорошо, напишем. Не задержим, вам ехать надо.

      – Вот вредный! – сказал Мишка, когда все ушли писать письма. – Ехать надо, ехать надо! Так и не покормит ужином. Я сам знаю, что мне ехать надо, но уж как-нибудь урвал бы часок на ужин! Так нет – гонит, сквалыга.

      – Эх, ничего ты не понимаешь! – Синцов вдруг с полной ясностью представил себе, что значат эти фотографии и эти письма. И внезапное, но твердое решение – итог всего пережитого им за последние три недели – родилось у него в душе.

      – Подожди меня здесь, я сейчас вернусь, – сказал он и открыл дверь в землянку Серпилина. – Можно войти, товарищ комбриг?

      – Войдите.

      Серпилин сидел за столом и размашисто писал на листке, вырванном из полевой книжки.

      – Что такое? – оторвавшись, спросил он и показал на табуретку у стола. – Садитесь.

      Синцов сел. Должно быть, в выражении лица его было что-то особенное, обратившее на себя внимание Серпилина.

      – Что с вами случилось?

      – Я не поеду с моим товарищем. Я, с вашего разрешения, пока останусь у вас в полку.

      – Пока что? – быстро спросил Серпилин.

      – Мне не хотелось бы уезжать из вашего полка, – не ответив на вопрос Серпилина, повторил Синцов.

      – Почему?

      – Мне кажется, что вы не думаете отступать. Хочу остаться у вас. – И Синцов посмотрел Серпилину прямо в глаза.

      – Отступать мы правда не думаем, – сказал Серпилин. – Но на нас свет клином не сошелся, повидали, как у нас, поезжайте посмотрите, как у других; корреспондентов мало, частей много. Поезжайте, поезжайте, – заключил он плохо дававшимся ему неестественно бодрым тоном. – Не разрешаю остаться, нечего вам тут делать. – И он снова принялся за письмо.

      – Товарищ комбриг, – сказал Синцов голосом, заставившим Серпилина взглянуть ему прямо в глаза, – мне надоело бегать, как зайцу, и не знать, о чем писать. Уже четвертая неделя войны, а я ничего не написал. Не знаю, наверное, мне как-то особенно не везло, но вот я сегодня в первый раз приехал в полк, где действительно подбили тридцать девять немецких танков, и я наконец увидел их своими глазами. Если у вас