Суд. Василий Ардаматский

товарищ Лукьянчик, в этом сами, – с оттенком раздражения сказал Лосев и без паузы спросил: – Что же это Глинкин ваш? А?

      – Что именно, я еще не знаю, но, надеюсь, теперь зря не арестовывают, – мгновенно окостеневшим голосом ответил Лукьянчик и услышал:

      – Как ни противно, придется разбираться в этом на горкоме.

      Лосев положил трубку.

      – Кого посадили? – жадно заинтересовался Русланов.

      – Он говорит, что никаких санкций железнодорожникам не давал, и рекомендует разобраться в этом нам самим.

      – Ну вот видите, какие они гады… Так кого же посадили?

      – Кого-кого? – Лукьянчик отвел глаза в сторону, но решил, что уклоняться от ответа, пожалуй, неумно. – Глинкина, зама моего, посадили!

      – Ух ты! – смешно, по-бабьи всплеснул руками Русланов. – А я тут к вам с этой ерундой…

      – А по-вашему, я что – должен закрыть исполком?

      – Нет, отчего же… – рассеянно отозвался Русланов и вдруг захохотал в голос: – Хо-хо-хо! А я ему как раз позавчера говорю – как бы по вас тюрьма не заплакала.

      – За что же это вы его так? – небрежно спросил Лукьянчик, перекладывая лежавшие на столе бумажки и кося глаза на Русланова.

      – Да это по поводу его решения надстраивать больницу. Тот корпус там, что зовется новым, строился сразу после войны, на живую нитку, я прораба знаю, который строил, он говорит: фундамент там никакой, на один этаж, и то с натяжкой. Вот я возьми и скажи Глинкину – не настаивайте, а то надстроим, стена завалится, а по вас тюрьма заплачет. Хо-хо-хо!

      – Да, вовремя пошутил… вовремя, – вздохнул Лукьянчик. – А ему сейчас не до смеха.

      – Кому это?

      – Глинкину – кому же еще?

      – Ну, это как по пословице: «Что хотел, то и съел».

      – У вас есть ко мне что-нибудь еще? – мягко спросил Лукьянчик.

      – Всё. Всё. Всё, – по-индийски сложив ладони, ответил Русланов. – Лады, я пошел… – И он почему-то на цыпочках вышел из кабинета.

      Лукьянчик хотел заняться чем-либо, но почувствовал – не может. Тревога все-таки точила ему душу…

      Странное у него было ощущение. Что бы там ни говорил Глинкин и как там ни страховаться, а ожидание расплаты всегда было с ним. Правда, иногда оно становилось похоже на то, как человек видит ночью зарницу и думает: эта гроза до нас не дойдет. Кроме того, с течением времени, когда проходили годы и ничего не случалось, чувство опасности притуплялось. В общем, страх был, но он никогда не был таким сильным, чтобы его остановить.

      Он поехал домой, только когда стемнело и в исполкоме уже давно никого не было, – не хотелось никого видеть. Его «москвич» одиноко стоял на краю площади, там, где начинался городской парк. Лукьянчик торопливо пересек площадь и залез в машину. Еще не успел включить стартер, как впереди машины возникла парочка. Они выбежали из темноты парка, остановились прямо перед радиатором и, держась за руки, громко хохотали. Парень притянул девушку к себе, обнял, и они умолкли, замерли в поцелуе.

      Лукьянчик полоснул