Сладкая женщина. Ирина Велембовская

не удавалось. Стеша двадцать лет прожила в Москве, а в театре не была. Раз только видела выездной спектакль в клубе.

      – Отметков-то плохих нет у тебя, Юра?

      – Конечно, нет! Что ты, тетя Стеша!..

      Когда Юра с Николаем Егоровичем раз в неделю приходили к ней, Юре разрешалось сидеть, сняв ботинки, с ногами на огромной, пышной постели. Его очень удивляло, почему у такого маленького человечка, как тетя Стеша, такая большая постель. Тем более что, кроме этой постели, в ее комнате уже почти ничего нельзя было поставить.

      – Оставались бы ночевать, – говорила им каждый раз Стеша.

      Юре очень хотелось остаться, но Николай Егорович торопил его и уводил домой. Стеша шла проводить их до трамвая. Все трое они были почти одинакового роста.

      Дома Юра передавал матери привет от тети Стеши.

      – Ну как она там? – великодушно осведомлялась Аня.

      – У нее давление. Сто пятьдесят на девяносто.

      Аня поглядела на своего рыженького сына:

      – Все ты знаешь!

      А Николай Егорович трепал Юру по волосам: он был ему благодарен за Стешу.

      Будь он другим человеком, он бы и не заметил, что чего-то не хватает в отношениях между Аней и ее сыном. Вроде она его и любит. Но любит, как тетка племянника или как теща зятя: рядом – хорошо, а лучше – на расстоянии. Отчасти Николай Егорович мог это понять: ребенок вырос на чужих руках, в стороне и, за исключением некоторых внешних черт, ни повадкой, ни характером не был похож на свою мать. И не то чтобы Юра боялся ее, но он был настороже: вдруг она не поймет и обидит. Что-то похожее Николай Егорович находил и в своих взаимоотношениях с Аней. Может быть, это их с Юрой и сближало. У них даже тайны общие появились. Так, они оба тайком вздыхали об Элине Быстрицкой.

      – Ох, глупые!.. – сказала тетя Стеша, когда они открылись ей. – Да на кой же вы ей нужны, Елине-то этой?

      С тех пор как взяли Юру, Ане хлопот прибавилось и заметно убавилось в комнате места. На ночь складывали стол, чтобы ему постелить. И если Аня тяготилась главным образом теснотой, то Николая Егоровича подчас раздражало другое: она часто забывала, что сыну уже десятый год, что не все при нем можно говорить, тем более что мальчик понятливый. Он ловил себя на том, что даже если Юра и неправ, то ему хочется принять его сторону.

      Раз Юра наклеил на стенку какой-то корабль, вырезанный из журнала.

      – Что ты обои-то портишь? – прикрикнула Аня. – Не мог кнопкой приколоть?

      – Тут мое место, – хмуро сказал Юра.

      – Твое! Твое – у бабки в деревне.

      – Чтобы я этого больше не слышал! – вдруг прикрикнул Николай Егорович, в первый раз указав жене, что не она, а он в этой комнате хозяин.

      Аня резкость мужу простила: в конце концов, речь шла о ее же собственном сыне. Но размолвки из-за Юры на этом не прекратились.

      Как-то Аня принесла с работы три билета в кино.

      – Папа говорит, что мне эту картину смотреть не надо, – сказал Юра.

      – А куда же я билет дену? Уж очень много твой папа понимает!

      Потом Аня шепотком спросила Николая Егоровича:

      – Коль,