Очевидец. Николай Александрович Старинщиков

Пришиб одного до смерти, а другого лишил этого самого. Известно.

      – Пятерых, – поправил я. – И теперь думает выскользнуть.

      – Опять?! – У старухи округлились глаза. – Наново, значит, собрался… А я-то всё думаю: отчего это Гошка такой задумчивый стал, на работу не ходит, а теперь и вовсе пропал. Жил всю жизнь безвылазно, а тут вдруг намылился.

      – Что за Гошка? – удивился я. – Вы что-то путаете.

      – Ну, как же… Братец Пашин. Однояйцовый.

      Последнее слово женщина произнесла без запинки, как по написанному, и с укором посмотрела мне в глаза. Возможно, она хотела сказать, что знать очевидные истины работники милиции просто обязаны.

      – В смысле? – произнес я дурацкое слово.

      – В смысле того, что похожи друг на друга, как два шарика от подшипника!

      Старуху трясло от смеха.

      – Это не я сказала. Это слова их родного папаши. Попробуйте отличить шарики друг от друга.

      Я поймал себя вдруг на мысли, что стою с разинутым ртом: у Паши был брат, и об этом никто не знал – особенно Вялов. Он взял Пашу под стражу, провел очные ставки и успокоился. Оно и понятно, поскольку братец никакого отношения к Паше не имеет, потому что не обязан за него отвечать.

      – Милиционерам, говорит, никто не поверит, – бормотала старуха, – и брата освободят прямо в зале суда – слыхали? Так прямо и говорит, что в зале суда. А что с него возьмешь – дурак и есть…

      Мои извилины отказывались понимать. Паша был явным дебилом – тут и спорить не о чем. Но я ошибался, поскольку придурков оказалось двое.

      – В дурдоме лежал…

      – Кто? – не понял я.

      – Да Гоша же,

      – А Паша?

      – Этот умный у них. Школу на отличие закончил, хотя непоседа был, по заборам любил скакать, из воздушки по воронам стрелял… А тот из психушки не выбирался попервости, как только диагноз поставили. Говорят, у него случился сдвиг. На почве взросления. Вот он и говорит: если, говорит, убрать свидетеля, то милиционерам никто не поверит… Так и говорит. А что ему! Он же за свои слова не отвечает – так себе, прет околесицу… Услышит и мелет языком.

      Соседка, рассказывая о братьях Коньковых, вдруг перескакивала на то, что за стенкой у нее теперь кто-то шумит, словно кирпичи разбирают.

      – Нет-нет, а потом как начнет шуровать, инда страх берет. И так почти что с неделю. Неужто печку взялся ломать?

      – Где же он ходит-то? – вспомнил я про заросший двор.

      – А! – махнула та рукой. – Ему же закон не писан… Проломил дыру в заборе и лазит через мой огород. И это еще не всё… – Женщина приблизила ко мне лицо и продолжила: – До сих пор не могу понять, кто из них на самом деле сидит. Сначала будто бы Пашка сидел, а теперь даже и сказать не могу.

      Старуха замолчала, прижав ладонь ко рту.

      – Через забор, значит, прыгает, – уточнял я.

      – В дыру лазит, – поправила женщина. – Я уж отступилась, не стала заделывать: стукнет по голове полешком – и поминай как звали. Он же больной, а с больного какой у нас спрос. Подержут да выпустят.

      – И