Очевидец. Николай Александрович Старинщиков

При этом я рассказал Блоцкому, что прохожу медицинскую комиссию в поликлинике УВД и скоро стану ментом.

      Мать вошла ко мне, села напротив и стала расспрашивать о ходе следствия, а также о том, когда я возьмусь за голову и сяду за подготовку дипломной работы.

      – Тебе надо переехать к Вере Ивановне, пока идет дело, – сказал я.

      – Для чего? Ты же ничего мне не говоришь…

      И я рассказал ей обо всем, что знал, упуская жуткие подробности вчерашнего вечера – вой пуль, грохот стальной колонны, а так же и то, что Петя Обухов попал в переплет. От пережитого, вероятно, тот беспробудно пил, иначе и быть не могло.

      – Так что, думаю, у Веры Ивановны тебе будет лучше, – завершил я свой рассказ.

      – Вот оно даже как, – вздохнула мама. – А то смотрю, носишься как угорелый. Выходит, что угрожают и требуют отказаться…

      Я согласно качнул головой.

      – Так откажись, – сказала матушка. – Свидетелей без тебя хватает. А к Вере я не поеду, потому что, во-первых, у меня здесь работа. Но ты откажись.

      Материны слова меня удивили. Я не знал, что сказать.

      – Откажись от них. Ради Христа.

      – Неужели забыла, кем был для меня Мишка?

      Мать замолчала, беззвучно шевеля губами.

      – Он меня из-под пуль вытащил, – напомнил я, – жизнью рисковал, а я, получается, должен плюнуть вдогонку.

      Звонок телефона остановил препирательства. Я взял трубку и услышал опять тот же голос. Казалось, говорил сам Паша Коньков. Конечно, это был не он лично, а кто-то из ближайшего окружения. Человек пел об изменении моих показаний. По его словам, мне надлежало хотя бы вспомнить, что обвиняемого грозились отвезти в лес, но потом передумали. Короче, в зарослях городских остановились, а потом развернулись.

      Наглость звонившего удивляла меня. Но я молчал.

      – Ты слышишь меня? – спросил голос.

      Я опять промолчал.

      – Кстати, как вчера отдохнулось? Если не понял, можем повторить…

      – Меня же самого потом на голгофу! – ответил я, уклоняясь от материных рук. Та норовила вырвать у меня трубку. – Неужели не ясно, что погибший был моим другом? Я не могу по-другому…

      – Жить захочешь – сможешь, – утверждал голос.

      Мысли вихрем кружились у меня в голове.

      – Вялов до тебя доберется, – сказал я, – потому что Блоцкий не дремлет.

      – Кто?

      – Недолго тебе осталось.

      Это был очевидный блеф.

      – Выходит, я зря старался, – произнес голос, и связь прекратилась.

      Матушку трясло как осиновый лист. И ладно бы только это – она принялась пилить меня и вдоль и поперек. И вскоре небо мне стало казаться с овчинку. Будь у меня отец, тот понял бы. Но его никогда не было – тот как уехал когда-то, так и ездил до сих пор где-то, в связи с чем матушка любила говорить: «Собакам сено косит наш папаша».

      Как бы то ни было, тряска у матушки всё же прошла, я разобрал кровать, лег и под конец задремал.

      Ночью мне снились кошмары. Неизвестный тип в чине полковника принимал меня на службу