Чужая память. Кир Булычев

какие-то шторки в мозгу. Сито, которое пропустило самое главное.

      – Подтвердите, Сергей Андреевич, – попросил Айрапетян.

      Ржевский поднялся. Река казалась золотой. По ней полз розовый речной трамвайчик.

      – На опытах с животными мы убедились, – сказал Ржевский, – что новая особь наследует не только физические характеристики донора, но и его память, его жизненный опыт.

      – К какому моменту? – спросил Человеков.

      – К моменту, когда клетка экстрагирована из организма донора.

      – Конкретнее, – попросил Остапенко.

      – Мы выращиваем особь до завершения физического развития организма. Для человека этот возраст – примерно двадцать лет. Если донору, скажем, было пятьдесят лет, то все знания, весь жизненный опыт, который он накопил за эти годы, переходят к его «сыну». Я думал, это понятно из моего сообщения.

      – Понятно, – сказал Османский. – Понятно, но невероятно.

      – Ничего невероятного, – возразил Айрапетян.

      – Все без исключения животные, выращенные по нашей методике, – сказал Ржевский, – унаследовали память своих доноров. Кстати, три дня назад ко мне забрался шимпанзе, которому от роду две недели. Но он не только знал, как открыть замок клетки, но и помнил путь по институту до моего кабинета и даже знал, стервец, где у меня в письменном столе лежат конфеты. На самом же деле знал не он, а его генетический отец.

      – Он ничего не поломал? – спросил Сидоров.

      Наверняка у него свой человек в моем институте, подумал Ржевский. Донесли, как я опозорился.

      – Ничего, – ответил он. – Испугался я, правда, до смерти. Вхожу в кабинет, думаю, кто же это сидит за моим столом?

      Остапенко постучал карандашом по столу, усмиряя смех.

      – Если ваш гомункулус решит погулять по институту, это может кончиться совсем не так смешно.

      – Надеюсь с ним договориться, – сказал Ржевский.

      – Нет никаких гарантий, – настаивал Сидоров, – что разум гомункулуса будет человеческим. Нормальным.

      – Пока что с животными все было нормально.

      – Да погодите вы! – вдруг закричал Человеков. Острый кадык ходил под дряблой кожей. – Нам предлагают новый шаг в эволюции человека, а мы спорим по пустякам. Неужели непонятно, что в случае удачи человечество станет бессмертным? Мы все можем стать бессмертными – и я, и вы, и любой… Индивидуальная смерть, смерть тела перестанет быть смертью духа, смертью идеи, смертью личности! Если понадобится, я отдам вам, Ржевский, мою пенсию. Я не шучу, не улыбайтесь.

      Ржевский знал Человекова давно, не близко, но знал. И даже знал обоих его сыновей – Человеков запихивал их в институты, спасал, отводил от этих пожилых балбесов дамокловы мечи и справедливые молнии…

      – Спасибо, – сказал Ржевский без улыбки.

      – Всю жизнь я накапливал в себе знания, как скупой рыцарь, набивал свою черепушку фактами и теориями, наблюдениями и сомнительными гипотезами. И знал, что с моей смертью пойдет прахом, сгорит этот большой и бестолковый склад, к которому я даже описи не имею… – Человеков постучал