Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения. Клаус-Михаэл Богдаль

как в «Liber Vagatorum»[106], где цыгане упоминаются только совсем вскользь, в некое королевство гёзов во Франции и некое «royaume des truands»[107] в Париже[108], в тайные общества жуликов в Англии в «Canting Dictionary» 1725 г. К этому противостоящему миру английский закон 1531 г., направленный против бродяжничества, причисляет всех, кто не связан с обществом ни собственностью, ни социальной зависимостью в качестве крепостного, слуги или подмастерья:

      …каждого мужчину или каждую женщину, кто телесно здоров, силен и работоспособен, не имеет во владении земли, не имеет своего господина, а также не ведет законную торговлю, не имеет ремесла или профессии, чтобы заработать себе на жизнь[109].

      Мало какие литературные произведения того времени описывают повседневную жизнь бедняков до бытовых подробностей. Чаще всего это делается пока еще в Испании и в Англии. Выведены ли там цыгане, разобраться довольно трудно. В Германии надо всеми возвышается Ганс Сакс (1494–1576) со своим произведением 1559 г.: «Фастнахтшпиль с шестью персонами, называемый пять бедных странников»[110]. В этой пьесе он выводит на сцену гражданина Свободного имперского города Нюрнберга, который встречает группу «бродяг». В начале действия хозяин ночлежки ищет «беднейшего странника»[111], чтобы бесплатно предоставить ему ночлег и пропитание. Здесь он демонстративно берет на себя призрение бедных и приют чужестранцев, заповеданные христианским милосердием: «…милосердие вершу / сирых да бедных приючу»[112]. Начиная с XIV в. города пытаются с помощью ограничительных предписаний отклонять требования пришлых нищих. Так, Нюрнберг, например, предоставляет им только трехдневное пребывание[113]. Намеки на поиски приюта Святым семейством в Вифлееме придают действию, которое порой грозит скатиться к грубому комизму, необходимую серьезность. Среди пяти странников, помимо «тележника», «старьевщика», «нищенствующего монаха» и «рейтара» есть также «цыган». Остальные приписывают ему уже знакомые проступки: «Он все пачкает и ворует, колдует и врет, / И прямо на глазах тебя проведет»[114]. Во впечатляющем монологе цыган описывает положение бесправных и безродных бродяг:

      Мои скитания длятся всегда

      Без отдыха и без конца.

      …

      Мой скарб несу я на себе

      В жару и в холод, вниз и вверх.

      Никто мне не дает ночлег.

      Залезу в дом, чтоб проспать ночь,

      Как тут же меня гонят прочь.

      Не доверяют мне никогда,

      Цена мне грош – всегда-всегда.

      Торговцы нас боятся так,

      Что стар и млад бежит стремглав

      Собак на нас натравить стараются.

      Что ж, из деревни придется смываться.

      Коль соломки на ночь постелить достану,

      И жена, и дети то-то будут рады[115].

      Хозяин заканчивает унизительный и абсурдный отбор беднейшего неожиданным, подчеркивающим основную интенцию пьесы оборотом: «Сегодня, так и быть, все

106

[Jütte 1988].

107

‘королевство правды’ (франц.).

108

См.: [Asseo 1974: 11–83].

109

Цит. по: [Jütte 2000: 194].

110

См. в [Sachs 1875: 12–22].

111

[Ibid.: 13].

112

[Ibid.: 12].

113

Ср.: [Geremek 1988: 61].

114

См. в [Sachs 1875:21].

115

[Ibid.: 20].