Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения. Клаус-Михаэл Богдаль

коммуникации неизвестен. Неизвестен он был долго, а значит, никто вовне сообщества рома не мог на нем говорить или его понимать[78]. Поскольку цыгане явно не могли в ходе подготовки к путешествию заниматься на языковых курсах в Турции, Валахии или Греции, откуда они предположительно стартовали[79], или, как это выразил Швикер (1839–1902) в стиле XIX в., «некультурные народы усваивают слова иностранного языка только из живого устного обихода, а не из книг»[80], – все это наводит нас на мысль, что речь может идти о длительных, оставшихся незаметными остановках вне городов. Либо во время своих скитаний по разным странам и регионам они брали с собой людей, как об этом не раз сообщается в различных источниках начиная с XVI в., либо их группы состояли из разноязычных людей, а общим языком общения был язык рома. Но это лишь предположения, для которых есть основания, но нет доказательств.

      Кочевники из несуществующей страны

      Фрагменты, легенды, искажения. С какой бы готовностью летописи ни делились сведениями о прибытии цыган, они не передают нам надежных сведений. Но из кусочков они составляют образ чужестранных пришельцев, и получается грубый эскиз, который постепенно расцвечивают красками национальные и региональные культуры Европы. Нет еще единой системы, с помощью которой знания о цыганах, действия по отношению к ним, а также представление о них в новеллах и спектаклях можно будет собрать воедино. В местах встречи с местными силы распределены таким образом, что в отличие, например, от турецких завоеваний исключительно только местные во всех отношениях устанавливали правила игры: это касалось и самой встречи, и положения чужаков – отсюда и различия, и насилие. Если образная и культурная традиция быстро закрепляется и входит в культурный архив, то включения в каталог знаний позднего Средневековья и раннего Нового времени проработаны лишь весьма предварительно. Внедриться в воспринимаемый как замкнутый, таинственный и чужеродный мир цыган и получить о нем надежные знания – все это еще впереди. Гуманисты будут неустанно нагромождать целые вороха этих знаний и представлять их энциклопедически, а просветители начнут их систематизировать и эмпирически углублять. Летописцы соблюдают дистанцию. Нет рассказов ни о чужаке, которого приняли в свой круг, ни о выходце из местных, который к ним бы примкнул. Одежда, социальное положение, доходы, религия: вот первые координаты, чтобы как-то определить пришельцев. Особую символическую нагрузку получает образ цыган, когда им приписывается статус паломников или странников. Тем самым открывается семантическое поле, соединяющее поиски смысла и отсутствие потребностей, свободу и периферийность – поле, которому суждено пережить эпохальные потрясения Нового времени и на котором обнаружится еще и романтическая эстетика. Культурная включенность не может воспрепятствовать уже в XV в. жесткой социальной изоляции путем причисления к низшему социальному слою, к так называемым пройдохам и попрошайкам.

78

В этом роде высказывается Иоганн Гулер фон Вайнэк (1562–1637) в своем труде «Raetia» (1616).

79

См.: [Schwicker 1883: 22].

80

[Ibid.].