Метафора Отца и желание аналитика. Александр Смулянский

высот истерический протестный комплекс винит психоанализ в склонности к нормализации и в солидарности аналитиков с машиной подавления и власти, мимолетная близость Фрейда с «отцом речи» снова превращается в аргумент и становится поводом для упреков. Тем не менее траектория формирующегося желания аналитика довольно быстро уходит в ином направлении – туда, где речь истерика как средство его наслаждения не отвергается, а предается своего рода перепланировке. Расставаться с ней Фрейд не желает и поэтому решительно отодвигает генитальный протест в сторону.

      Однако в облике этого нового желания, преодолевшего искушение заставить ее замолчать, перед нами все еще не анализ. Хотя речь истерички не подвергается генитальному отвержению, теперь она встречает совершенно новую для себя угрозу – сладострастие своего слушателя. Сладострастие это не носит утонченно-перверсивного характера: маркизом де Садом, обожавшим героинь, которые наивно отстаивают добродетель и справедливость, Фрейд отнюдь не был. Вместе с тем определенные черты либидинальной заинтересованности его позиции присущи, что и отличало фрейдовское желание от желания генитального врача, который видел в речи истерички исключительно и только свидетельство ее сексуальной дисфункции. Врач связывает проблемы истерички в том числе с ее говорением, которое до известной степени мешает ей следовать своему женскому предназначению в физиологическом аспекте любовной жизни. Фрейд подходит к делу совершенно иначе: его собственное желание, даже соблазненное речью истеричек, подсказывает ему верный путь аналитического толкования – истеричка речью делает то, что при ином раскладе мужчина должен был делать с ней самой.

      В этом смысле речь, на которую было нацелено протоаналитическое желание основателя анализа, вовсе не была говорением «всего что угодно» в исходном понимании: из пресловутого «говорите, что хотите» отнюдь не следует «что угодно». Фрейд очень скоро понимает, что может сказать истеричка, когда присущие ей бдительность и постоянная настороженность убаюканы обещанием ее непредвзято выслушать.

      Из пристрастности Фрейда, из его заинтересованности в речи определенного типа и рождается то, что позднее, в состоявшемся анализе, расцветет как готовность аналитика услышать все. Такая возможность в зрелом анализе как будто не знает границ, однако за ней скрывается некоторый умысел. Сформировавшаяся аналитическая практика, в которую желание Фрейда вплетено настолько прочно, что уже неразличимо невооруженным глазом, рассматривает ограниченность речи, свободно звучащей на сессиях, как путь к симптому, постепенно сужающий вокруг него кольцо. Однако фрейдовское желание, которое предшествует этой профессиональной позиции, нацелено на специфическую одержимость своим желанием истерического субъекта, в чертах которого Фрейд узнавал двоякий объект. С одной стороны, желание это шло вразрез с врачебной позицией, свидетельствуя о ее бессилии, что удовл