Каркассон: смертельная опция. Роман. Сергей Курган

паяц. То есть, виноват, паяццо. Паяццо живет в палаццо, – продолжал выдрючиваться Макс.

      – Насчет паяца – это точно. Не без этого.

      – И он, наверное, высекал богов и героев, да?

      – Представь себе, да. И пользовался в свое время всеобщим признанием.

      – Заказы так и сыпались со всех сторон…

      – Сыпались. Но… Ты же знаешь, есть художники или писатели, которых высоко ценили при жизни, но охаяли после смерти. Так случилось с Торвальдсеном. Его упрекали в холодности и бездушности.

      – Холодности?! Кого? Они что, мухоморов переели, что ли? Да они вот этот памятник видели?!

      – Не знаю. Но что с них взять? Это же искусствоведы.

      – Им закон не писан?

      – Им не писан. Они сами считают себя законодателями вкуса.

      Макс раздраженно хмыкнул.

      – А бывает наоборот, – вздохнула Аня, – при жизни ни во что не ставили, зато после смерти подняли на пьедестал…

      – Кому нужно такое признание? – перебил Макс.

      В свое время Аня сама задала точно такой же, как ей казалось, чисто риторический вопрос Сержу. Серж, однако, не счел его риторическим – он посмотрел на Аню со своей бесподобной иронией и ответил неожиданно:

      – Вы даже не подозреваете, Анечка, – сказал он, – насколько ваш вопрос, как это по-русски? А! – В точку. Вы думали, что задаете риторический вопрос, а на самом деле вы задали вопрос по существу и абсолютно точно его сформулировали. Именно – кому это нужно?

      – Что вы имеете в виду? – спросила она.

      – То и имею: именно, что это кому-то нужно! Мне попалось как-то стихотворение вашего русского поэта Маяковского, в котором были такие слова: «Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно». Очень сюда подходит! Так кому нужно зажигать «звезды», которые уже отгорели? Зажигать, а затем раздувать этот огонь до несусветных размеров? Как говорят на современном сленге, «распиаривать»?

      – Так кому же?

      – Не понимаете? Да тому, кто при жизни какого-нибудь бедолаги-художника, прозябавшего в нищете, скупил его картины по-дешевке, или вообще заполучил ни за что. Ну, может, в обмен на обед или на кров в какой-нибудь вшивой мансарде. И этот бедняга-художник был ему еще и признателен. Считал его своим благодетелем. А тот говорил ему что-нибудь вроде: «Твои картины, конечно, никто, кроме меня, не купит. Они не пойдут. Их продать – дело безнадежное. Но мне они кажутся ничего себе так: я повешу одну или две… В прихожей… Нет, в столовой. Пожалуй, я возьму… мм – вот эту. И еще – … Да, вон ту, красненькую. По-моему, она получилась неплохо. Что-то в ней такое есть.» И нищий художник готов ему руки целовать. «– А эти возьму впридачу, ладно?» А когда бедняга умрет, тогда… Ну, Аня, право же! Вы же занимаетесь экономикой!

      – Тогда он, пользуясь своими деловыми связями, устраивает покойнику промоушен, понимаю. Пиарит его. Цены на картины умершего художника взлетают до небес, а у него…

      – Совершенно верно! Только нужно оговориться, что «пиарит» он творчество покойного не своими, так сказать,