Двуликие. Ведьмино пламя. Яна Демидович

апах…

      Громыхали конки и кэбы, от мюзик-холла доносился визгливый смех. В окнах непрестанно шевелились портьеры: костлявые руки выставляли на обозрение матово-белые, таинственно мерцающие шары – и любители спиритических сеансов летели на их свечение, словно безмозглые бабочки. Странные, бледные личности ныряли в лавки экзотических товаров, чтобы вынести оттуда баночку Срединновековой краски, древесную лягушку, застывшую в янтаре, который при свете луны и газовых фонарей…

      Стоп.

      Больше не газовых.

      Дориан остановился и окинул взглядом возникший на пути фонарь. Он горел блёклым, затухающим светом и, судя по всему, готовился с минуты на минуту отдать душу богу электричества.

      Но вдруг фонарь поднапрягся. Мигнул. И стал гореть сильно и ярко.

      Дориан усмехнулся. Подмигнул фонарю и продолжил путь.

      Слабая тень побитой шавкой волочилась у его ног. Пульс, что мгновение назад затухал, точно фонарь, опять бился в запястьях.

      Дориан шёл по городу, полной грудью вдыхая сентябрьский воздух. И всё думал. Думал…

      Этот город.

      Он помнил ромманов, одетых в пурпур и металл, и галеры, гружённые вином и оливковым маслом. Помнил франтов и мотов, извозчиков с красными, обветренными лицами и сорванными голосами… Заливных угрей и пироги с патокой, обязательный ростбиф на каждый воскресный ужин…

      А ещё: забастовки и демонстрации, потогонные фабрики и конных полицейских с клинками, вложенными в трости. Окна, забитые мешками с песком, и расколотые надвое дома, налёты цеппелинов и пронзительный вой сирен воздушной тревоги…

      Да. Город выиграл многие битвы за Альбию.

      Но проиграл всего один бой за него.

      Дориан мрачно улыбнулся, провёл рукой по жёстким, свинцово-чёрным волосам.

      А ведь город помнил его ещё растрёпанным, востроглазым мальчишкой. Настоящей грозой голубей…

      Он замедлил шаг, вынул из кармана тканевый мешочек, набитый сушёным горохом. Взвесил в руке. Потом – вытащил часы-брегет и, откинув крышку, вгляделся в лунно-белый циферблат.

      Превосходно. Он всё успеет. И на Обелиск, и на Гибралтарскую площадь. Просто покормить голубей. Просто попрощаться.

      Он шёл сквозь ночь, и холодный ветер приятно обдувал его лицо. Когда-то, в далёком одна тысяча шестьсот шестьдесят шестом, этот ветер, воздух, в секунду сжигал лёгкие. От земли исходил такой жар, что дымились подошвы, лопались кожа и глаза…

      В память о чудовищном Пожаре и поставили Обелиск, с высоты которого можно было и теперь, в двухтысячном году, обозреть весь Линдо.

      Шаги непроизвольно ускорились.

      Триста сорок пять ступенек чёрного мрамора. Он преодолеет их в четыре прыжка. Взберётся на самый верх, где темнеет железная сетка. И в последний раз вобьёт в память панораму когда-то любимого города. А потом…

      Звездой лежать на белом, точно молотая кость, песке. Дремать под уютный рокот волн, что накатывают на берег. Потягивать через соломинку кровь знаменитой Мэри… И ждать, пока солнце, наконец, выжжет из него все эти ливни и туманы.

      Он променяет Печальный Остров на Счастливый Континент. Без труда найдёт уголок, свободный от аборигенов и туристов – кенгуру и коалы не в счёт. Пальмы сменят фонари.

      Это будет славное одиночество. Такое заслуженное, такое выстраданное, и…

      Тот, кто однажды сыграл в ящик, больше не пугается внезапных шагов за спиной.

      Однако Дориан заставил себя вздрогнуть и запоздало обернуться.

      Позади него, поигрывая ножом в руке, ухмылялся рыжеволосый детина.

      – Здоро́во, Джек.

      Ох уж эта альбийская привычка обзывать незнакомца «Джеком»…

      – Прошу прощения? – вскинул бровь Дориан.

      Глаза рыжего нехорошо блеснули.

      – Потроши карманы, Джек! Или я буду потрошить тебя, – зловеще пригрозил он.

      – Нет-нет-нет! Я всё отдам!

      Рыжеволосый не отличался сообразительностью. Покладистость «жертвы» быстро расслабила его. Он убрал нож и начал разглядывать передаваемые ему ценности: серебряный брегет с печальным солнцем на крышке, толстенькую пачку цветных банкнот и металлический кошелёк, в котором лежали плотно притиснутые друг к другу монеты.

      – Неужто соверены? – прищурился вор и гоготнул, поверив своей удаче. – Они! Точно они!

      – Дедушкин запас… Фамильная драгоценность… – печально вздохнул Дориан. – Быть может, вы оставите мне хотя бы…

      – И не мечтай! – сразу рявкнул рыжий, агрессивно шагая к нему. Внезапно протянул руку и по-хозяйски взялся за воротник его пальто. Пробуя ткань, пропустил между большим и указательным пальцами.

      – Классное пальтишко… И как раз мой размерчик… – облизываясь, приговаривал рыжий. – Э, а тут у нас чего?

      Рука скользнула к нагрудному карману рубашки, что виднелся в расстёгнутом пальто. Ухватила кончик сероватой бумаги… И вытащила билет на