Светлый град на холме, или Кузнец. Том 2. Татьяна Вячеславовна Иванько

Чёртов Гуннар заронил в него это семя проклятое – ревность… Ивар, мерзавец, тоже масла подлил в давно тлевший огонь.

      – Сложно не ревновать тебя, Сигню, – сказал спокойно Боян.

      – Почему это? – удивилась я.

      Я никогда не давала поводов Сигурду, в отличие от него, со всеми этими брандстанскими девицами, подсылаемыми моей прекрасной свекровью Орле («Змеёй»). Сигурд смеялся, любезничал с ними, позволял ненароком касаться себя. Что, меня не сердило это?! Но я ничего не говорила, ни разу, сохраняла достоинство, тем более что я не верила, что ему хотя бы нравится то, что они делают. Я вижу, что он позволяет им вольничать, чтобы вызвать мою ревность…

      – Ты слишком свободна, – сказал Боян, глядя мне в глаза. – Это так страшно: любить тебя, когда ты будто птица. Взмахнёшь крыльями в любой момент, и нет тебя. Чем тебя удержишь?

      Я покачала головой:

      – Поэт в тебе говорит.

      – Не сейчас. Я знаю, о чём говорю, – без улыбки проговорил Боян. – Куда идёшь-то?

      – Тебе лучше не знать, – я покрыла плечи большим платком, какой-то холодный ветер дул с утра, дождей притащит, наверняка, дождёмся тогда вестей из Норборна не раньше, чем через месяц.

      – Почему это мне лучше не знать?

      – Первый у кого Сигурд спросит, где я, это ты. Не найдёт меня, через час забудет злится.

      Резонно, конечно. Но будто бы Сигурд не догадается, где её искать? Будто много мест, где она может быть в Сонборге… И если разозлился всерьёз, до вечера ещё хуже будет…

      Я отправилась к Дионисию. Сигурд не любил бывать у него, говорил, что он его будто обволакивает. Я понимала, что Сигурд имеет в виду. Арианец Дионисий рассказывал о своей вере много, увлекательно. Но Сигурду не была близка ни идея жертвы за всё человечество, в которую Бог почему-то принёс своего сына, ни всетерпимость Дионисия и его убеждённость, что центр цивилизации был и навсегда останется только в Элладе.

      – Ты не понимаешь, потому и отторгаешь, – отвечал Дионисий.

      – Ещё скажи, грек, что мне недоступно понимание твоей веры, потому что у меня нет сыновей… – ярился Сигурд.

      – Совсем не то я имел в виду… – пугался Дионисий. И разговор их обрывался, зайдя в тупик.

      Я не спорила с Дионисием. Хотя и мне, как и Сигурду всё было непонятно, мне хотелось представить, что в этом понимает сам Дионисий. Что это значит для него.

      Но Сигурд сам сказал мне:

      – Да просто всё, Сигню, как и в любой великой религии. Отец не жалеет сына, принося его в жертву, только чтобы люди прозрели, остановились, оглянулись на себя, на то, как они живут, и стали чище и светлее, стали бы творить меньше зла… Вот и вся идея. Прекраснейшая и недостижимая в своей высоте.

      Я восхищаюсь Сигурдом в такие минуты, понимая, насколько всё же он умнее меня или видит глубже и дальше. Я понимала это и понимала, почему Сигурд считает, что Дионисий «обволакивает». Ничего толкового старый грек не говорил, только одно – что учение Христа, единого с Богом-Творцом это светящаяся истина, а мы погрязшие во тьме язычники.

      Всё, чему учил его Бог,