Двойная жизнь. Андрей Анатольевич Хромовских

кого Онуфрий Пафнутьевич набрался сумасбродной уверенности в ненужности ходулей, на коих он шагал продолжительно и размашисто − и дошагал-таки до собственной рессорной коляски? Может быть, из этих… как их там… да, − социалистов (говорят, в городах появились такие; чего хотят, сами не знают и другим растолковать не могут)? Да нет же, ну какой из исправника социалист…

      Может быть, с утра уже во хмелю? Нет, не похоже…

      Ну, стало быть, не в своём уме, ежели отвёртывается от нашего расположения!

      Нет, он нормален: в его глазах нет безумного блеску, они прежние – недвижимые, пронзительные, и от его свекловичной физии так и задувает торжествующим превосходством, нередко присущим вчерашнему холопу или нуворишу, нередко одному и тому же человеку…

      Капитан-исправник снова что-то говорит: его усы извиваются, подскакивают, словно отплясывают трепака. Смотреть – смешно, гадливо; к горлу подкатывает горячий ком; чего доброго, на ковёр вытошнит…

      Газеты надо читать. Так и выпалил!

      Кажется, лицо моё перекосилось…

      Исправничьи прусачьи усы отпрыгивают от наростообразного носа, вдавленного природою в щёки, к оттопыренным ею же плоским безмочковым ушам, отверзшиеся уста обнажают редкие жёлтые зубы − и мой визави заходится рыдающим хохотом, удивительно схожим со счастливым ржанием крестьянского коня, улизнувшего из-под надзора неопытных пастушков…

      Да как эта полицейская лошадь смеет ржать в моём доме!

      Аксельбант-Адъютантский вдруг замолкает. Наклоняется ко мне. Его пустые зрачки − изголодавшиеся аскариды − вскидываются, просверливают мою переносицу проворнее раскалённых пистолетных пуль и даже мысли…

      Глава ΙV

      …Не идёт из головы сон, и всё тут!.. И совсем не потому не идёт, что увидел его продолжение, чего прежде не было, и не потому, что не читал о подобном случае, и не из-за того, что не рассказывал никто ни о чём похожем… Слишком этот сон осязаемый, пугающе детализированный… Глаза закрою – и вот он, мой дом там, во сне, где я знаю расположение всех комнат − да что комнат! – я знаю, что живу в этом доме!..

      …Вот сейчас я вдыхаю словно не этот душный пластмассовый, насквозь синтетический воздух, а пряные, кружащие голову кабинетные запахи из моего сна: свечного воска, чернил, кожаного кресла; локти опираются не на скользкий фальшивый сосновый шпон крышки вот этого канцелярского стола, а будто бы на плотный зелёный бархат, покрывающий мой старый письменный стол там, во сне; пальцы мои держат не ребристую невесомую пластмассу авторучки «Erich Krause», а воздушную лёгкость гусиного пера, хранят в кладовых своей мышечной памяти резвый бег его отточенного кончика по тяжёлой, словно бы прессованной, кремовой бумаге…

      …Откуда же я всё это помню? Чуднό, непонятно…

      …А почему я знаю: ежели даже сквозь стон ветра донеслись вдруг бубенцы, значит, коляска уже обогнула рощу (покуда она рощу не объедет, бубенцы и в безветрие не услыхать) и катит