Имам Шамиль. Том второй. Мюршид Гобзало – огненная тропа. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

в прозрачном, ломком воздухе, как скрип расщепленного дуба. – Верно ли это?

      – Верно. – Тихо, но твёрдо прозвучал ответ.

      – Значит, хочешь разрушить свой очаг? Забросить родник? Оставить сына и дочерей на жену…Хозяйство на своих стариков? У тебя больше трёхсот голов в овечьем стаде. Есть и буйволы, и быки, и лошади. Это большие заботы и хлопоты.

      Снова сгустилась гнетущая тишина. Слышно стало, как под обрывом журчит по окатистым валунам и гальке бурливая речка.

      – Гобзало, брат наш… – продолжил Хамид, – джамаат нашего сообщества хорошо знает тебя и ценит. Волла-ги! Ты от плоти и крови нашей. Ты всегда был верной опорой Урады и Гидатля, другом своих соседей, всегда был первым среди лучших и в труде и в борьбе, добрым хозяином, храбрым защитником своего народа от врагов…

      Голос аксакала задрожал, он осёкся, чтобы перевести дыхание.

      Гобзало воспользовался этим:

      – Люди!…Не заслужил я такой чести, чтобы дважды тратить на меня ваши слова и время. Пусть жизнь моя ляжет жертвой во имя Аллаха на ваш алтарь!.. Уо! Вы сами были всегда опорой и надеждой моей!..

      – Постой! – властно прервал его Хамид. – Воистину, джамаат всегда помогает своим. Воистину. Человеку нельзя жить вдали от общины. Хо! Что может сделать человек, если останется один? Он будет несчастен и жалок, как сорванный ветром листок. Урада считает тебя сыном своим и хочет предостеречь от гибели. Вай!.. Тяжела для селения будет потеря…

      Гобзало побледнел, потом отчаянье залило его лицо тёмной краской. Билла-ги! Как ему быть? Он всё уже прежде сказал джамаату, и не в его чести было лгать или оправдываться. Но старейшины упрямо ждали ответа.

      – Уважаемые! – он прервал, наконец, тягостное молчание. – Я всё сказал вам. Не принуждайте меня ловчить. Лучше побейте камнями.

      – Останься, Гобзало!

      – Останься! Не покидай Ураду! – послышалось кругом.

      – Тише! – сурово сказал Хамид, потрясая посохом. – Продолжай! – обратился он к Гобзало.

      – Тухум зовёт меня братом, я в долгу перед ним…Вы знаете: больше сотни голов в моей отаре. Есть быки и лошади. Если мне суждено погибнуть в Гунибе… – он по-очереди ответил на каждый взгляд, – то хочу разделить всё это поровну на две части. Половину оставить за моей семьёй, а половину передать общине для тех, кто в нужде.

      – Гобзало! – поднял голос один из старейших. – Твоя щедрость нам известна. Ты не раз одаривал нуждавшихся в Ураде, пригоняя баранту из набегов. Добро же твоё нажито твоим трудом, острой шашкой и храбростью. И пусть оно останется у тебя. Но ты – брат наш, и мы, последний раз просим, не принуждаем тебя, остаться с нами, не уходить!

      Много ещё сильных и мудрых слов было сказано аксакалами, но твёрда, как кремень, была клятва мюршида Гобзало, данная Шамилю, и незыблем, хоть и труден, и смертельно опасен, был его долг перед ним.

      Талла-ги! Народ в лице старейшин решил отпустить и благословить Гобзало. Все поняли: только крайняя необходимость, священная убеждённость могли побудить этого