Грандиозное приключение. Берил Бейнбридж

Стеллу. Увернувшись, она перестала баюкать голову Джеффри и сунула руку вниз, отделить от него свой живот. На самом деле оказалось – все ужасно противно, и мужчина отнюдь не ребеночек.

      Что-то липкое, как очищенный апельсин, шлепало ее по запястью. Она не удержалась, вскрикнула от омерзения, хоть и позавидовала в то же время раскованности Джеффри. Она сама, когда из-за разных пустяков ходила к врачу, стеснялась даже язык показывать. Было страшно глянуть вниз, где билась об ее халат эта штука.

      Нет, это оказался пустой номер. Придется, решила она, практиковаться на ком-то еще. Ужасно, когда эта гадость принадлежит даже любимому человеку, а уж про того, кого презираешь, и говорить нечего. Саданув Джеффри кулаком в грудь, она вырвалась и подпрыгнула, целясь в паутину на потолке. Ее всю трясло, но, как ни странно, он стал ей куда милей после этой наглости. Даже волосы показались другими, менее противными.

      – Я знаю, я произвожу ложное впечатление, – сказал Джеффри, когда они покончили с гримеркой. – Я знаю, ты меня считаешь пижоном.

      – А кто ж ты еще? – сказала она. – Но это теперь не важно.

      Она говорила правду. Если ему надо выпендриваться, пускай себе, на здоровье. И пускай щеголяет своими иностранными словечками, пока язык не отсохнет. Он для нее уже не был чужой.

      – Мне нравится старина Джордж, – повторил Джеффри. – Нет, честно. Одна беда – от него воняет.

      И он пошел вниз, развешивать свои митенки перед камином. Стелла помедлила, она как курица уткнулась носом в свой джемпер, обнюхивала себя. Она и не знала, что от Джорджа воняет, верней, что кислый, застоялый дух табачного перегара и немытой одежды складываются в неприемлемый запах. «Вонь» – ведь это ужасное слово, не лучше, чем «гниль».

      Она подняла голову, поднесла к носу собранную горсткой ладонь, ловила запах своей кожи и вдруг поймала знакомое, забытое веянье. Нет, запах неплохой: то ли костра, то ли пустого дома. Губы уже изготовились дать этому название, но слово вдруг скользнуло за край памяти, осталась только сладость бриолина на пальцах и собственное дыхание, отдающее принесенной Джорджем лакрицей.

* * *

      Это было из ряда вон – явиться домой и требовать набрать ванну. Дядя Вернон напомнил Стелле, что сегодня всего лишь среда.

      – А мне безразлично, какой день, – сказала она. Твердая, как скала, аж скрежетала зубами.

      А ведь тут как – тащить керосин из лавки каирца Джо, которая рядом с греко-православной церковью, на два пролета печку вволакивать, к окну одеяло прибивать гвоздями. Через проулок на задах стояли брошенные конюшни и разбомбленный дом, где клочьями свисали со стен обои, и женщины, такие, что не приведи господи, умыкали мужчин в темноту.

      – Ты же в сосульку превратишься, – грозилась Лили, в пальто и шапке сбегав наверх вывесить семейное полотенце и по возвращении не попадая зуб на зуб, как капитан Скотт на пути к полюсу.

      – Ну что ты с ней, дурой, будешь делать? – сказал дядя Вернон. Он прикинул, что к чему, и сообразил, что у Стеллы