Не оставляя. Константин Александрович Широков

с всё той же своей фирменной полуулыбочкой.

      После этого, прочитав мне вводную лекцию о языке, она перешла к теме с пугающим меня названием – лексикология, где было много впервые услышанных мной слов и понятий, таких как метонимия или синекдоха. Она даже вставала со своего стула и на доске красивым почерком выводила неизвестные до сего момента мне слова типа синекдоха, объясняя и раскрывая затем на примерах смысл этой самой синекдохи.

      Было даже где-то любопытно и интересно. «Но к чему мне всё это, – думал я, – к чему! Мне что, надо готовиться в филологический или какой-нибудь литературный институт!..» Но вслух я пока не возражал, а едва успевал конспектировать основные тезисы её лекции. Даже рука у меня затекла с непривычки, и я стал демонстративно поглядывать на свои часы и трясти усталой рукой.

      Наконец, взглянув на свои часики, она снисходительно и в то же время пристально посмотрела на меня, точно хотела этим взглядом медленно с растяжкой произнести: «Ну что, наглый юнец, утомился, скоро твою спесь выбьем окончательно…» Вслух, правда, она сказала, что подошло время перерыва и, быстро встав, вышла из аудитории.

      Я ничего не сказал о её фигуре, не потому, что широкие светлые брюки, следуя какой-то только ещё входившей в обиход французской моде, болтались на ней, точно это была юбка до пят, и скрывали самое важное, на мой взгляд, – ноги, а потому не сказал, что просто не хотел гадать о её возрасте. Где-то лет на десять она была меня старше, ну, может, на восемь. Впрочем, это было не так уж и важно мне.

      Я вышел из аудитории, думая как провести целый час отпущенного мне перерыва. Выходя из корпуса, я заметил, что письменных столов на площадке перед входом уже не было, как не было и садовника в его испачканном желтой масляной краской халате. Не было и пластикового ведра с известью. Наверно, садовник где-то усердно белил разведённой известью стволы деревьев и подкрашивал желтой краской скамейки, искренне сожалея в душе, что таким подлым образом востребован его талант живописца, – Даша говорила, что в свободное время он писал море.

      Солнце припекало уже нещадно, обещая очень жаркий и душный день. У меня мелькнула мысль, что Даша, скорее всего, уже приехала и можно будет преподнести ей сюрприз, неожиданно заявившись к ней в общежитие за словарём. Однако, легко найдя это общежитие, рядом с которым находилась и небольшая столовая, откуда вкусно по-домашнему пахло чем-то печённым, я на входе в само общежитие услышал от грозной пожилой вахтёрши, обладавшей властным начальственным голосом, что Даша Невицкая ещё не приезжала из города. Это сильно расстроило меня – всё же очень хотелось увидеть её. Тогда другая мысль пришла мне в голову: «Почему бы не скоротать время у моря, которое, по словам Даши, было где-то совсем рядом». Я даже догадывался в какой стороне.

      И я, обойдя уже пустовавший теннисный корт и всю спортивную площадку, нашёл зараставшую травой тропинку и по ней дошел до густых зарослей деревьев, где обнаружил большой деревянный щит с аляповатым местами сильно облупившимся изображением