Тайная любовь моя. Анатолий Зарецкий

мог играть во что угодно, и мне не было скучно.

      С той самой игры мы с Людочкой “понарошку” стали папой и мамой. И чем дольше я видел ее в роли мамы наших игрушечных деток, тем больше мне хотелось играть с ней в эту игру.

      У меня никогда не было никакого интереса, когда играл в такую же игру с Любочкой – моей первой подружкой. Не было ничего подобного и позже, когда в эти игры влились другие девочки: если "папой" выбирали меня, "мамой" становилась только Людочка. Иначе мы не играли.

      Похоже, именно в тех играх мы интуитивно сделали свой выбор, даже не подозревая об этом. Ведь мне тогда было только семь лет, а Людочке, как она говорила, всего пять с половиной.

      А когда пришла наша первая весна, как-то раз, провожая Людочку, мы подошли к ее окнам и остановились у приямка. Не сговариваясь, посмотрели вниз, потом друг на друга и улыбнулись.

      Наше окошко было прежним. Только оно было полностью застекленным. А приямок был не кирпичным, а тщательно оштукатуренным в цвет общежития. И показался он нам таким маленьким.

      – Помнишь, как мы играли здесь в дочки-матери? – все еще улыбаясь, спросила Людочка.

      – Я все помню, Людочка, – ответил ей, и волна нежных чувств накрыла меня с головой.

      Мне так захотелось обнять мою любимую Людочку, как тогда, когда она испугалась этого таинственного зарешеченного окошка.

      Помню

      Помню, как троица наших давних “врагов” во главе с Толиком по кличке Фриц загнала меня с братом сюда – на эту веранду. Не решаясь преследовать нас у порога квартиры, ребята стали бросать камни.

      Они не долетали и лишь грохотали по железной лестнице, а мы в ответ дразнили Фрица и смеялись над ним. Он и его друзья уже пошли в первый класс, а мы с братом остались дошкольниками. И нам было весело оттого, что такой большой не может добросить камень до второго этажа. У меня это давно получалось. Его товарищи уже отошли от лестницы, а Фриц все не унимался.

      И вдруг увидел, что кусок кирпича, брошенный Фрицем, не отскочил от железа, а, скользя вдоль ступени, на мгновение задержался на лестнице.

      Недолго думая, остановил ту четвертушку ногой. Теперь я был вооружен. Фриц это понял и отбежал подальше от лестницы. Но я уже метнул свой снаряд. Как в замедленных кадрах кинохроники и сейчас вижу тот красный камень, который, отскочив от асфальта, какими-то замысловатыми прыжками приближается к противнику. Он же, оторопев от ужаса, смотрит на скачущий к нему увесистый предмет и не может сдвинуться с места. Наконец, камень с силой ударяет его в щиколотку. Фриц приседает от боли и оглашает двор громким ревом. Нам его не жалко – он получил по заслугам. Мы торжествуем победу.

      После того случая он больше не обижал нас, и одно время даже ненадолго подружились. И вот мы стоим втроем на этом же месте веранды и во весь голос распеваем странную песню. Припомнился только припев:

      Ице русин прахом пидэ,

      Кегда захоцемо!

      Откуда она взялась, та песня, не знаю. Я почти не понимал ее смысла – она была на незнакомом языке.

      Неожиданно