Не любите меня! Господа!. Лариса Владимировна Черногорец

Моё место теперь здесь.

      –Юлия Григорьевна, я здесь, в людской, за стенкой, вы меня кликните, ежели что будет нужно, я для вас все что хотите… я за вас…слава Богу что все закончилось…я думал не выдержу ваших страданий.

      –Я знаю, знаю. – Юлия погладила его по голове, – я все знаю, я все тогда слышала. Я тебе очень благодарна, ты мне жизнь спас, себя не жалел.

      Колька… Я тебя очень прошу, – она приподняла его подбородок и посмотрела ему прямо в глаза, – не люби меня, Колька, слышишь, не люби, ты очень хороший и все у тебя будет хорошо, но любить меня не смей, слышишь?!

      Он кивнул головой, прижался губами к её руке и выбежал из спальни. Нянька Марья подняла голову.

      – Кто там?

      – Никого, приснилось тебе.

      Первые лучи рассвета несли с собой надежду. Она увидит Андрея, обязательно увидит, и непременно все ему расскажет. Теперь, когда прошло уже столько лет, она, по крайней мере, сможет оправдаться и раскроет Андрею глаза на его тестя. У нее больше нет мужа, у нее больше нет ребенка, нет ничего, ради чего она жила все эти годы. Но у нее еще есть ее воспоминания. И есть Андрей. Надо жить, надо быть сильной. Ради него…

      ***

      Несмотря на пронизывающий ветер и холод на улице, в кабинете начальника тюремного госпиталя было душновато и даже жарко. Из кабинета на улицу, в окно, на дождь, сменяющийся снежной крупой, устало глядел мужчина в белой рубашке, с закатанными по локоть рукавами. На вид ему было лет тридцать пять, высок, широкоплеч, атлетически сложен. Темноволосый, с правильными чертами лица и необыкновенными, очень добрыми карими глазами, с немного детским взглядом, – он создавал впечатление сильного, уверенного, но очень уставшего человека. Вторые сутки без сна давались с большим трудом. Нынешняя зима для госпиталя выдалась особенно тяжелой. От чахотки умерло около ста заключенных и сейчас все камеры тюремного госпиталя были переполнены страдающими открытой формой этой страшной болезни несчастными. Тюремная обслуга не успевала делать гробы и хоронить умерших. Нужно было срочно предпринимать меры, лечить, проводить дезинфекцию, но для этого нужны были средства, огромные средства, которых у госпиталя, как собственно и у любого другого государственного учреждения не было.

      Дверь кабинета распахнулась, в него ворвался пожилой мужчина.

      – Едем, Илья Иваныч, едем. Он приехал! Деменев! Он недолго будет в городе, потом уедет обратно, на север. Слух идет, что он дело продает. Не известно куда потом подадутся всем семейством. Время дорого. Без тебя я сам не объясню, что нужно для госпиталя.

      – Да бог с тобой, Василий Семенович, да неужто дождались! Почитай неделю трупы выносим. Сыворотка, лекарства, мыло, карболка – все закончилось, кормежка хуже некуда, Бог видно услышал наши молитвы. Постой, – он внезапно остановился и взял пожилого за рукав, – а ты уверен, что он даст денег.

      – Даст, Илья, даст. Мы с ним соседи по имению. Не будь я начальник тюрьмы – точно даст, я тебе голову даю на отсечение.

      Во дворе тюрьмы стоял