Радио Хоспис. Руслан Галеев

за Стену и унесла с собой ливни. Днем температура воздуха подскочит до двадцати пяти градусов по Цельсию, а ночью вряд ли опустится ниже двадцати одного – двадцати двух. Это так у метеорологов написано – „вряд ли опустится“. На небе не будет ни одного спасительного облачка, а про осадки можете и не вспоминать, неудачники. Загрязнение городской атмосферы останется в пределах нормы… И, судя по всему, вон те дымовые шапки в районе супермаркетов – это нормально. Дышите, родные, на всю жизнь все равно не надышаться. Хотя, может, это что-то горит? А ну, кто там сейчас проезжает у супермаркетов, давайте, оторвите свои задницы и потратьте пару кредиток на телефон. Позвоните добряку Халли, расскажите, что да как. Ну а пока вы там не позагибались хором, я подкрашу ваши никчемные жизни легендарной композицией Рики Нельсона „Travellin man“. Let’s go, или, как говорят минеры, саперы и посетители борделей, с богом!»

      На похоронах присутствовали десять человек. Из них пятеро были кладбищенскими служащими. Пришли Бруно, Скальпель и Шрам – друзья Стаса еще с академии. Сам Стас. А также Захария, старый согбенный слуга Бекчетова, который после банкротства хозяина испросил позволения покинуть того и отправиться на заработки. У Захарии была семья, ее нужно было кормить. Вот и все, больше никто не пришел. Ни бывшие верные друзья-аристократы, ни ученые, жившие за счет состояния Бекчетова, ни представители правительства. Не было даже надоедливых журналистов: кому нужно было читать про забытого всеми идеалиста на общественных началах?..

      Утро было прозрачное и наполненное намеками на грядущий зной. Стас чувствовал себя неуютно в черном шерстяном костюме. Он переминался, стараясь не смотреть на провал могилы, а вязкие капли пота стекали по спине. Днем с неба спустится настоящий ад со всеми своими жаровнями.

      Русское православное кладбище было мрачно, мрачнее, пожалуй, даже, чем прилегающее еврейское. Белесое небо без единого облачка висело над ним натяжным потолком, и чахлые деревца в оградках тянулись рахитичными ветвями. Они не давали тени. Через одну могилу, у железного, покрытого заплывами ржавчины обелиска молча пил одноногий калека. То ли поминал сослуживца, то ли просто нашел спокойное место с лавочкой.

      Комья земли ударили о крышку гроба, рассыпались на мелкие комки. Шрам скрутил крышку с фляги и, сделав долгий глоток, передал ее по кругу. Три года подряд, в курсантские времена, они гостили летом у Бекчетова. И тот терпеть не мог всех этих армейских прозвищ. Он называл их полными именами и даже добавлял фамилии. Это была старая школа, и теперь она умерла, она уже тогда перестала быть актуальной, но умерла только сейчас.

      Умерло многое, и среди могил за спинами друзей можно было найти несколько имен из их курсантского батальона. Они воевали на разных фронтах, за разные стороны, потому что сторон было много, а их мало, и каждый искал виноватых и правых, и невозможно было остаться в стороне. А им, юным, недоучившимся курсантам морской академии, и подавно. Они же тогда были пацанами, они верили, что их участие определяет будущее, и не могли позволить