Homo ludens. Коллектив авторов

прочла твое письмо и закричала примерно с той же интонацией, как пятнадцать лет назад: «Боже, какой сказочный ребенок!» А вот это твоя коза.

      В коробке была пластмассовая коза, «мой первый литературный гонорар», как сказал бы Бабель.

      В 1957 году Чуковский построил у себя на даче детскую библиотеку. Всех знакомых писателей попросил приносить туда книги. Отец принес целую пачку.

      – Признайтесь, – сказал ему Чуковский, рассмотрев книги, – вы несли эту пачку на помойку, и вам было просто лень до нее дойти.

      В следующий раз папа тщательно отобрал книги и даже купил несколько новых.

      – И это все, на что вы способны? – спросил Чуковский.

      Отец понял, что он должен победить провокатора.

      В 1950-х годах Советский Союз уже помогал Вьетнаму в борьбе с французскими колонизаторами, покупая по дешевке вьетнамские товары. В советских магазинах неожиданно появились вьетнамские циновки. Все, у кого были какие-то деньги, бросились их покупать, хотя мало у кого размеры комнат соответствовали размерам циновок. Мои родители тоже купили циновку и, только развернув ее дома, поняли, что она никуда не влезает. Ее отвезли на дачу, но и там для нее не хватало места. Так она и лежала на террасе, свернутая в рулон. Вот ее-то папа и решил подарить библиотеке Чуковского.

      Дело было в январе. Мы с ним взяли лыжи и поехали на электричке в Баковку. Проваливаясь в снег почти по пояс, добрались до замерзшей террасы. Вытащили рулон, надели лыжи и, взяв палки в одну руку, обхватив неудобный рулон другой, двинулись через лес, он спереди, я сзади. Было около двадцати градусов мороза. Рука, державшая рулон, замерзала. Ноги в лыжных ботинках тоже. Мы много раз останавливались и прыгали, стараясь согреться. Вся дорога заняла больше часа. Наконец входим в теплую, ярко освещенную библиотеку.

      – Мы кое-что привезли Корнею Ивановичу.

      – Сейчас мы за ним сбегаем.

      – Быстро, – говорит мне отец. – Разворачиваем и стелем на пол прямо вот здесь.

      Циновка подошла по размеру идеально. Появляется Чуковский, и начинается спектакль. Классик детской литературы, почетный доктор Оксфордского университета катается на полу по нашей циновке с криком:

      – Я верил, что Паперный рано или поздно раскошелится!

      В моей калифорнийской жизни был период, когда я вдруг начал перебирать в памяти все «обиды», полученные от отца. Вспомнил, как лет в пять я недоумевал: «Почему, когда папа шутит, все смеются, а когда я шучу, все говорят: “Помолчи и не встревай в разговоры взрослых”?» Почему, когда двадцать лет спустя я вручил ему рукописный сборник своих стихов, отец написал разгромную рецензию, да еще на машинке? Почему ему нравились мои рисунки и дизайн, а любое мое литературное творчество вызывало уничижительную, при этом остроумную критику? Почему на моих проводах в квартире у друзей он с удовольствием пел свои песни, а когда друзья попросили меня спеть мои, сразу помрачнел и все остальное время сидел с недовольным видом? И как он посмел назвать меня «кретином» в присутствии Андроникова?

      Только сейчас, вспоминая