Первые грёзы. Вера Новицкая

Муся! – кричит Саша.

      – Да, да, – вдруг оживившись, с блестящими глазами подхватывает и Люба. – Только мы сделаем, Муся, твоё чучело, да, да, да! Непременно! Это будет страшно смешно. Я всё устрою.

      – Да, но Николай должен думать, что устроил я, что я надул, слышишь? Ты не смей ему говорить, а то…

      – Спрячься ты, пожалуйста, со своими вечными угрозами, вот отвратительная привычка! Будет, будет думать, что ты, успокойся!

      Всех размеров подушки, пледы, платки и платочки, скомбинированные в известном соотношении и одетые в моё розовое летнее платье, только что снятое для этой цели с меня живой, довольно удачно изображают меня фальшивую. Раздобыта даже от тёти Лидуши чёрная коса, прикреплённая к воротнику платья и свешивающаяся ниже пояса (спасибо, и нам хоть на что-нибудь пригодилась эта модная принадлежность).

      Чучело-Муся посажено в укромный уголок всегда полутёмной, тенистой беседки и предусмотрительно повёрнуто спиной ко входу. На голову довольно не по сезону наброшен красный шерстяной шарф, чтобы скрыть овал чудного личика – торчащего клока подушки – и не менее прелестной округлости головы; к нему же приколоты изнутри, со стороны щёк, кисти рук, так как голова склонена на руки и изображает меня плачущей. Муся же настоящая послана стоять позади беседки и следить за произведённым впечатлением.

      – Николай Александрович, – несколько таинственно подзывает его Люба, – вы не знаете, где Муся?

      – В эту минуту – нет. Я видел, так с полчаса назад, как Марья Владимировна пошла в дом.

      – А назад она не шла?

      – Кажется, нет.

      Вид у Любы делается ещё таинственнее.

      – Знаете, Николай Александрович, я так встревожена за Мусю, она недавно прошла туда, по направлению к беседке, вся в слезах…

      – Что вы говорите? – перебивает он её.

      – Да, да, представьте себе, плакала, а, вы знаете, ведь она вообще никогда не плачет. Так, видите ли, почему я именно вам говорю про это: немного раньше она всё искала вас, всё добивалась, где вы, я и подумала, может, вы скажете ей что-нибудь… может, вы знаете…

      Люба выдохлась и начинает мямлить, но он уже не слушает.

      – Вы говорите, она в беседке?

      Люба утвердительно кивает головой и старательно сморкается, чтобы укрыть свою хохочущую физиономию.

      Быстро дойдя до беседки, Николай Александрович останавливается у порога.

      – Марья Владимировна!

      Молчание.

      – Марья Владимировиа, что с вами? – тревожно и тихо спрашивает он.

      Чучело молчит, но не-чучело, стоящее за виноградной изгородью, слышит эти слова, видит взволнованное лицо, блестящие глаза, и у него почему-то сильно-сильно начинает биться сердце.

      – Марья Владимировна, вы не хотите даже говорить со мной, вы сердитесь на меня! Ради бога, что с вами? – Он осторожно касается руки куклы. В ту же минуту всё выражение его лица меняется, он начинает смеяться.

      Я чувствую себя смущённой и неловкой в своей засаде; мне не хочется, чтобы Николай