Хозяин тишины. Влада Ольховская

диваны и журнальный столик. Окна кабинета, как и окна моей комнаты, выходили на вечно цветущий сад.

      Сначала флорист держалась со мной холодно, видимо, проверяя, задержусь я в поместье или нет. Но уже на пятой встрече она начала оттаивать и говорить не только о цветах.

      – Владимир Викторович – один из моих любимых клиентов, – признала она, обходя бескрайние теплицы в поисках нужных цветов.

      – Почему?

      – Потому что только он дает мне свободу действия. Здесь не ограничен бюджет, и я могу делать то, что мне хочется. Знали бы вы, как мучительно после этого составлять букеты с блестками и искусственными бабочками для других клиентов!

      Это я могла представить. Когда знаешь, что такое красота, возвращаться к безвкусице как-то тоскливо.

      – А вы давно здесь работаете? – полюбопытствовала я.

      – Около пяти лет. Владимир Викторович придает цветам очень большое значение: лучшего сада я ни у кого не видела, а в его доме постоянно должны быть живые цветы.

      Она не сказала ничего нового, все это я знала и так, но что-то в ее словах задело меня. Так иногда бывает: незначительная мелочь заставляет по-другому взглянуть на то, что раньше казалось тебе обычным.

      Гедеонов искренне любил свой сад, он проводил там большую часть свободного времени. И он любил цветы – не зря же он платил флористу гонорар, сравнимый с бюджетом маленькой страны! Но мог ли он наслаждаться их красотой так, как мы? Мог ли оценить эту удивительную игру оттенков, контраст текстур, сочетание форм? Вряд ли. Тогда зачем ему все эти букеты?

      Флорист уже закончила работу, а я остановилась рядом с букетом и закрыла глаза. Темнота перед моими глазами не была кромешной, даже через сомкнутые веки прорывался свет дня. И все-таки для меня в тот момент не было разницы, стол передо мной или произведение искусства.

      Цветов во тьме не было, но был их запах. Чем дольше я стояла с закрытыми глазами, тем четче он становился. Он заполнял эту комнату, он становился ее частью и делал ее особенной, не похожей на остальные, где стояли другие цветы.

      Так может и я, и флорист, работавшая на Гедеонова уже пять лет, поняли его неправильно? Он и не объяснил – то ли не хотел, то ли сам не до конца понимал, что именно ему нужно. Я все больше укреплялась во мнении, что эти цветы он заказывал не для гостей, как думали все вокруг, а для себя. Их аромат был его стихией, запах разных цветов точно так же разграничивал для него комнаты, как для меня – интерьер этих комнат.

      Но если так, то флориста несло совсем не в ту сторону. Она была художником, а не парфюмером. Собранные ею букеты были великолепны, уникальны, неподражаемы, но пахли они чаще всего одинаково сладко. А она, в истинно медвежьей услуге, еще и опрыскивала их ароматизатором, чтобы «придать им свежести». В итоге рядом с букетами порой витал запах типичного цветочного магазина.

      Я не стала говорить ей о своем открытии, потому что и сама еще не была ни в чем уверена, я боялась ее задеть. Но теперь эта мысль не оставляла меня, и я решила