Радио «Честно». Елена Саморядова

него, мы тоже засмеялись. Конечно, всю эту историю с призраком он только что выдумал. Внезапно одна из дверей открылась, и высунувшаяся из помещения злющая голова попросила нас вести себя потише. Мы замолчали, но дальше шли улыбаясь, будто привитые от безжизненности этого места.

      Я надеялась, что Проглотова пойдет записываться первой. Мне важно было убедиться, что это, в принципе, возможно, важен был пример перед глазами – настолько сильно я боялась. Но нас решили записывать одновременно в соседних студиях. Перед записью мне дали бумагу с текстом последнего выпуска новостей с пометками журналиста, работавшего над ним. Текст пропечатался не очень хорошо, а пометки от руки были яркие, неаккуратные и лезли в глаза непослушной челкой. Я встала у микрофона и надела наушники. Один из наушников не работал, и, в целом, они плохо держались на голове. Мне все меньше нравилась эта затея, и я уже жалела, что согласилась. У нас в школе был хор, в который детей отбирали на уроках музыки. На уроках тоже пели хором, и учительнице приходилось подходить к каждому близко-близко, чтобы услышать, как он поет. Попасть в хор было моей заветной мечтой, и я очень старалась, когда она вот так наклонялась ко мне, но всякий раз тщетно. Моего голоса оказывалось недостаточно, и в хор я так и не попала. Я много лет об этом не вспоминала, но стоило мне только открыть рот, как моя бывшая учительница снова наклонилась ко мне, и если тогда, маленькой, я еще надеялась на что-то, то сейчас уже знала точно, что меня не выберут.

      Через единственный работающий наушник было плохо слышно, но я все же заметила, что у меня на редкость противный голос. Я вышла расстроенная, но, как ни удивительно, мой голос назвали более чем подходящим для работы на радио. Сказали, что такие голоса встречаются не часто. На слух я гораздо старше. Несмотря на мои 19, меня можно было принять за опытную зрелую женщину. Я даже покраснела. Лет с 10 я пыталась найти в себе что-то особенное. И не находила. Повзрослев, я оставила эти попытки. Даже вспоминать об этом мне было неловко. Сейчас эта неловкость снова обожгла мне горло и щеки, словно я не заслуживала того, что со мной случилось.

      После прослушивания я ходила, как рыба с крючком в то ощутимо короткое время, пока она еще в воде, но уже поймана, и леска натянулась, чтобы поднять ее наверх. Я только об этом и думала, и, оказалось, что я готова отказаться от своей привычной жизни, что уже не могу найти себя в ней. Меня не было ни на лекциях, ни на свиданиях, ни на работе, ни дома, то есть физически я там находилась, но этого было явно недостаточно, чтобы жить. Иное дело радио. Когда после университета я бежала на стажировку, то была на этой дороге всем существом: чувствовала асфальт под ногами, слышала листву над головой, видела, как девочка ест мороженое, и оно тает и капает на нее, на землю, в прошлое, в будущее, в сейчас и никогда. И озеро, которое мне нужно было обойти, чтобы попасть в здание телерадиокомпании, как будто кружится, потому что я буквально лечу. Все как в первый раз: свежо, прекрасно, весело. И ощущение такое,