Экранный образ времени оттепели (60–80-е годы). Л. А. Зайцева

парада, снятого на бракованной плёнке, определённо несёт зрителю конца 60-х не просто ощущение романтики тех дней, но и сегодняшний, авторский комментарий, эмоционально пропитывающий «хронику».

      Камера запечатлела женщину-комиссара, смертельно уставшую, никому не доверяющую, жёстко разделившую мир на своих и чужих (акт. А. Демидова). В хронике Некрасова её мир замкнут тесной полутёмной комнатой. Приказ расстрелять случайных людей лишает её человечности, говорит об истеричности. Второй эпизод не снят Некрасовым. Продвигаясь вдоль насыпи, которую только что штурмовали отряды красных, он видит среди погибших и комиссара: буквально вжавшись в осыпавшийся грунт, сжимая пальцами землю, она будто ещё рвётся наверх, атакует, зовёт за собой… И в сопоставлении этих двух эпизодов авторы рисуют экспрессивными штрихами огромной силы выразительный портрет жертвенного героизма, позвавшего женщину на войну.

      Однако постоянным партнёром – антиподом – Некрасова оказывается приставленный ему в помощники боец Карякин (акт. Р. Быков).

      Добровольно взявший на себя роль классово определившегося наставника (галифе на Некрасове, сшитые из ткани со следами революционных лозунгов, скрывают, считает Карякин, поповскую сущность напарника), герой Р. Быкова трагикомичен. Комичны его постоянные подозрения и придирки, готовность в любой оплошности видеть умысел или предательство.

      Карякин медленно, трудно, трагически прозревает не только по отношению к Некрасову. Но параллельно – и как личность. От чувства вины, которую он испытывает в отбитом у белых блиндаже, и раскаяния в содеянном до финального появления в штабе фронта, чтобы сдать камеру погибшего товарища, всё нарастает трагичность фигуры маленького смешного солдатика, едва начинающего понимать окружающих людей и реальные утраты, которые приносит война.

      Есть у красноармейца Некрасова ещё один, постоянно идущий параллельным курсом спутник: белогвардейский поручик Брусенцов (акт. В. Высоцкий).

      Здесь уже сопоставление носит откровенно трагический характер. Эти судьбы по-своему взаимоотражаются. Героико-трагическое начало получает в их сопоставлении художественное завершение.

      От самоотречённого романтизма безногого командира, жертвенной одержимости комиссара, начинённого прописями невежды-помощника череда сопоставлений восходит к истинной вершине, поражающей духовной цельностью характеров, обречённых на вражду и гибель, отданных историей на волю случая. «…два товарища» – это, наверное, и о них.

      Лирико-трагической аурой овеян рассказ о короткой жизни ещё одного энтузиаста-художника в реалиях Гражданской войны.

      Актёр-одиночка, странствуя по неспокойным дорогам начала 20-х, пытается приобщить массы к искусству революции. Он даже имя себе выдумал – Искремас (искусство революции – массам).

      Богом забытый городок оказывается площадкой сдвинувшегося мира: то белые офицеры от скуки развлекаются, стреляя чуть