Сокровища старого портфеля. Александр Сороковик

слово, всё чё… м-м, ну в общем, это… А сейчас только «пёс» да «лукавый»!

      – Заметил? – улыбнулся Савелий, – Это я с прошлого года. Пришлось мне тогда по газетным делишкам в городе Кронштадте побывать. Дрянной городишко, доложу тебе. Босяки, пьянь, рвань. Вечером далеко от гостиницы не отходи, запросто голову проломить могут. А мне-то как раз и надо не по центральным улицам рыскать, а по таким именно притонам. В Одессе-то я всех босяков знаю, в Питере тоже многие знакомы, а здесь как-то не очень мне уютно.

      Ну, повидался с кем надо, спешу к себе, а тут гляжу, навстречу мне толпа движется. Странная толпа, замечу. Вроде босяки, идут нельзя сказать, что спокойно, шумят, руками размахивают. Но всё это совсем беззлобно что ли, наоборот, даже восторженно. Впереди батюшка идёт: обычный такой, не помпезный, худощавый, в одной ряске лёгонькой и… босиком! На улице март-месяц, между прочим, грязно, холодно, мокро. А он идёт себе, словно в сапогах и в шубе, да улыбается так радостно, светло.

      Поравнялись они со мной, а я стою, смотрю на него, словно заколдованный, уж больно чудная картина получается. Тут он со своей свитой около меня останавливается и ласково так говорит, словно давнему знакомцу:

      – Что, Савелий, чудно тебе?

      – Чудно, – говорю, – батюшка!

      – А ты не чудись, я одежду да сапоги вот этим людям отдал, они им нужнее, а мне Господь ещё даст. Ты бы тоже пожертвовал что-нибудь, глядишь, и тебе Бог бы помог. А то ты всё для себя, да для врага стараешься!

      – Какого врага? – не понимаю.

      – А того самого, который у тебя всё знает, да всех побирает! Не поминай его больше, тогда тебе лучше будет!

      Не помню сам, как портмоне вытащил и давай раздавать деньги налево и направо. А священник стоит, улыбается, смотрит на это всё действо. Затем кивнул мне, благословил и пошёл дальше со всей этой толпой босяцкой.

      Не поверишь, Николка, с той поры язык не поворачивается эти слова произносить, будто останавливает какая-то сила. Даже, если слышу подобное, вздрагиваю. А дела мои после этого и впрямь в гору пошли, и гонорары мне повысили, и темы пришли интересные…

* * *

      Утром Николай проснулся рано и, едва одевшись и умывши лицо, принялся в нетерпении прохаживаться по комнате, часто подходя к Савкиной двери – слушать, не проснулся ли?

      Подходил к столу, доставал то статуэтку, то конверт с банкнотами. Перебирал их, рассматривал, в досаде бросал обратно и снова принимался топтаться под дверью, припадая на раненую ногу.

      Наконец, около десяти часов, дверь отворилась и мрачный, не выспавшийся Савелий появился в комнате Николая.

      – Ну что тебе неймётся-то, леший? – хмуро спросил он. – Я всю ночь в этих письмах ковырялся, под утро только задремал, а тут ты давай под дверью топтаться, вздыхать, стульями греметь! И что ты у нас такой нетерпеливый? Поспал бы лучше с утра!

      – Не могу я спать, и так полночи проворочался, всё думал, что там, в этих бумагах? А тебя я знаю: буркнешь два слова и умчишься, оставив меня тут во мраке неведения. Вот и караулю