Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде. Борис Деревенский

вернуть народу.

      Их манёвр раскрыл Марат,

      Приказал всем бить в набат.

      Генерал наш Анрио

      Вышел с саблей наголо,

      И в минуту жирондисты

      Разбежались точно крысы.

      Ныне на охапке сена

      Ждёт их дочка Гильотена.

      На каждом углу торговали газетами, журналами, брошюрами-однодневками, повсюду валялись листовки-летучки, снующие мальчишки выкрикивали названия периодических изданий и тут же пересказывали их статьи. Разумеется, и в Кане имелась своя периодика, регулярно выходили Бюллетень директории департамента, «Афиша Кальвадоса», ещё три-четыре издания. Но чтобы такое обилие бумаги!.. Там, где её не хватало, писали краской и мелом на стенах или прямо на тротуарах. Чтобы прочесть всю эту ежедневно обновляемую публицистику, двадцати четырёх часов явно не хватало, даже притом, если не отвлекаться на оба завтрака и обед и забыть про сон.

      Париж, площадь Национальных Побед. Гравюра 1792 г.

      Проспект гостиницы «Провиданс», который Корде вручила Дюперре.

      Второе, что привлекло внимание Корде в «сердце Революции» – это бойкая торговля вразнос. На воротах больших торговых павильонов висели замки, но улицы были запружены продавцами обоего пола и всех возрастов. Нельзя было пройти и десяти шагов, чтобы не натолкнуться на какого-нибудь лотошника. Многие горожане раскладывали товары на пороге своего дома: это был их домашний скарб. Навстречу то и дело попадались озабоченные люди, толкающие перед собою тележки, доверху наваленные всяким тряпьём, обувью, головными уборами, посудой и антиквариатом. Очень много тряпья и рухляди.

      Мария знала, что это отнюдь не признак благополучия. Когда начинают сбывать всё, что придётся, – значит, не хватает еды. Когда за позолоченную раму картины лотошник просит три су, а рядом в булочной батон стоит пять, следовательно, что-то не в порядке в этом королевстве. Цена на хлеб показательнее и красноречивее любых плакатов и афиш, всей этой показной бутафории. Горделивый кит Париж на поверку страдал расстройством пищеварения, нарушением обмена веществ, и на боках его уже проступала болезненная синюшность.

      Впрочем, то было только начало. Ведь ещё стояло лето 93-го, а не зима 94-го, шёл только второй месяц господства Горы. Ещё не ввели карточки на хлеб; Париж ещё не вкусил настоящего голода, не знал «хвостов» – нескончаемых очередей за крупой, за яйцами, за мылом, за свечами, когда при лютой стуже очередь занимали с вечера и стояли всю ночь; ещё были открыты кофейни и рестораны; ещё не грянул финансовый кризис и не обесценились окончательно ассигнаты. Всё это было ещё впереди, и народ по-прежнему стекался в столицу, а не бежал из неё в деревню, где всегда можно хоть как-то прокормиться.

      …На площади Равенства (бывшей площади Пале-Рояля) Марию едва не сшибла с ног проносящаяся мимо чёрная карета, которую сопровождал конный эскорт гвардейцев с саблями наголо. Подобное бывает только тогда, когда проезжает какая-то важная персона. Мария мельком увидела в окошке кареты чьё-то лицо, и оно показалось ей знакомым. Кажется, именно так на плакатах изображают