Земное и вечное (сборник). Георгий Баженов

правды она готова была терпеть и терпеть, вот только никак не ожидала, что дети поднимут бунт.

      Как понять им, что еще никогда, ни разу в жизни, она, зрелая, красивая, сорокалетняя женщина, не была замужем, никогда не знала и не ведала, что это такое – быть под защитой мужского крыла, никому на свете она не могла и признаться (тем более детям), что хочется, очень хочется, мечтается стать именно законной женой, в этом стыдно признаться, восстает все, что есть в женщине женского, но это так: она терпит, да, терпит унижение и боль, терпит двусмысленность своего положения и даже немые укоры детей, но ждет, но надеется – она станет наконец законной женой. Когда-нибудь, но станет…

      Но как объяснить это сыну? Это же унизительно объяснять такое! Это должно быть понято как бы само собой, изнутри, интуитивно. Но откуда быть всему этому у детей, рано им еще, рано…

      – Нет, ты не понимаешь меня, сынок, – только и повторяла она. – Не понимаешь…

      – А хочешь, я докажу, что понимаю? Вот прямо сейчас, здесь, не сходя с места?

      – Да как можно доказать такое?

      – А вот как. Я женюсь, мама!

      – Ты? Женишься? Когда? На ком? Что ты говоришь! – всплеснула руками мать.

      – А что, вот именно – женюсь. Невесту мою ты хорошо знаешь.

      – Я – знаю?

      – Да, знаешь. Это Наточка из второго подъезда.

      – Как Наточка? Она же дитя. Она еще в школе учится.

      – Учится. Да. В последнем классе.

      – Ты, наверно, шутишь, Рома?

      – Не шучу. Она беременна, мама.

      – Как беременна?

      – А вот так. Как бывают женщины в положении?

      – Ты хочешь сказать, что…

      – Да, именно это, мама. У нас будет ребенок.

      – Но вы сами еще дети…

      – Мама, тебе сколько лет было, когда ты родила меня? Семнадцать?

      – Восемнадцать.

      – А мне уже двадцать. Наточке – той, правда, восемнадцать будет. Ну и что? Ты же не хочешь, бабушка, чтобы Наточкин ребенок воспитывался без отца?

      – О чем ты?

      – О том, что ты воспитывала меня одна, без отца. Я даже не знаю, кто он, где живет, чем занимается. Я не знаю, жив ли он. И ты хочешь, чтоб я своему сыну или дочке уготовил такую же судьбу?

      – О чем ты?

      – О том, что я взрослый, мама. О том, что я люблю тебя. Я не могу и не хочу отдавать тебя в чужие руки на растерзание. Я прошу тебя об одном: чтобы ты согласилась, чтобы Наточка жила у нас. Я не хочу оставлять ни ее, ни тебя. Я не хочу быть подлецом, мама, в начале взрослой своей жизни. Ведь ты этому меня учила?

      – Ну да, конечно, конечно, – закивала мать головой, и слезы о том, что кончилась, видно, ее собственная женская доля-судьба, а начинается судьба совсем другая, слезы эти обильно полились из ее глаз, делая ее несказанно красивой и торжественно-отрешенной. – Ты прав, сынок, ты действительно вырос. И я горжусь тобой, я горжусь… – И разрыдалась совсем не на шутку, оплакивая и радость свою, и долю свою, разом.

      Старая дева Мария Поднебесная в действительности