Иоанн III Великий. Книга 2. Часть 3. Людмила Ивановна Гордеева

обложенную златом и жемчугом, редкостный кубок, сделанный из огромного страусиного яйца, окованного серебром, чарку сердоликовую, тоже в серебре, бочку хрустальную, искусно серебром же оправленную, миску серебряную тяжелую, весом аж в 17 гривенок, почти полпуда! Да двести иностранных золотых корабельников. Подарки Иоанн с удовольствием осмотрел, приказал унести, владыку поблагодарил и наградил кубком доброго вина.

      Да видно, не всем остался доволен государь. Не зря просиживал он в Паозерье и принимал людей самых разных, выслушивал их. Не зря шныряли его дьяки-дознаватели, проводили следствие. 1 февраля, как и опасались новгородцы, начались аресты. Первым взяли старосту купеческого Марка Памфильева. Дознался-таки Иоанн, что выступал он против него, участвовал в отправке посольства к Казимиру, заказывал оружие для обороны и призывал не отдавать Новгород великому князю. На следующий день взяли и Марфу Борецкую. Да не одну, а с любимым внуком-подростком, сыном покойного Федора. Чтобы и корня Борецких не осталось в Новгороде. А огромное богатство их приказал на себя отписать.

      Приказал Иоанн наместнику своему Оболенскому Стриге изъять в управе или где найдутся все грамоты договорные с Казимиром и представить их ему лично. Побоялись посадники новгородские ослушаться приказа грозного властителя и отдали все бумаги, которые от них требовались. Изучил их Иоанн, вызвал к себе владыку Феофила: нашел в договорах и письмах к Казимиру подписи его наместника Юрия Репехова. Хитер оказался Феофил, распоряжения свои сам не подписывал, приказывал все оформлять своему наместнику. Теперь на него все и свалил, мол, не знал о заговорах и переговорах, без его ведома все делалось, лишь его именем прикрывались. Словом, сдал Репехова Иоанну с потрохами и словом за него не вступился. А сам после встречи тут же помчался, обгоняя государевых приставов, к Репехову и первым сообщил ему о свалившемся несчастье. Обещал Юрию, что, если тот промолчит, возьмет всю вину на себя, то он, Феофил, вызволит его непременно, казны своей не пожалеет.

      – Ну, оговоришь ты меня, – шептал ему Феофил торопливо, зная, что вот-вот уже явятся слуги Иоанновы, – заберет супостат нас обоих, и казну архиепископскую новгородскую на себя отпишет, кто тогда за нас хлопотать будет? Я за себя-то не боюсь, далее монастырской кельи не ушлют, в худшем случае железа наложат, поделом мне, грехи стану замаливать. Я свое пожил. Мне за город наш, за людей обидно. Тебе все одно терпеть, сдашь меня, не сдашь – одинаково пострадаешь. Если же я останусь – тебе помогу и другим нашим сторонникам. Живота не пожалею, гляди, сын мой!

      Юрий лишь молчал, опустив голову. А когда взяли, – и в самом деле смолчал, о Феофиле не обмолвился, взял вину на себя, и допрос, и пытку вынес. Иоанн сделал вид, что поверил, приказал оставить его в покое, в железах. В списке заговорщиков он вновь встретил имена старых своих недоброжелателей – Григория Арбузьева, Окинфа с сыном Романом, Ивана Кузьмина Савелкова. Приказал арестовать всех прежде и ныне уличенных