Четыре унции кофе. Александр Димидов

и в любом отделе кухонной техники можно выбрать портативную машинку для перемалывания зерен в пыль. Так что кофемолка идет поверх кейса. Вместе с парой брюк, книгой, бельем и прочим хламом, который я отказываюсь тащить на себе.

      Конечно, в отелях, где я останавливаюсь, есть возможность спуститься в ресторан или выпить кофе в баре. Можно заказать чашку в номер. На худой конец, вас ждет стандартная кофеварка – этот черный лакированный склеп со сменными фильтрами. В соломенной корзине по соседству, как правило, оставляют пару-тройку кофейных пакетов (среди прочего – обязательно хотя бы один – decafe). Чем дороже отель, тем качественнее будет кофе в корзинке. Но странный процесс, в ходе которого кусок пластика будет шипеть, кряхтеть, сморкаться и плевать кипятком сквозь кофейную жижу, пока не выдавит этот субстрат в кувшин из небьющегося стекла, не имеет ничего общего с завариванием кофе. А в ресторан не принято ходить с собственными зернами. Так что меня можно считать гурманом поневоле.

      Кое-где к почтовой коробке с моим именем так привыкли, что иногда пытаются подтрунивать надо мною. Порой даже на грани фола.

      Однажды я пожаловался Джоан, очаровательному менеджеру Hyatt в Честере, что, если она еще раз поселит на моем этаже трубача (мне плевать, в каких оркестрах он играет и сколько регалий над его каминной доской), то следующая посылка станет последней.

      Джоан изобразила фальшивый ужас. Она прикрыла губы рукой и произнесла вполтона, подобострастно глядя мне в глаза:

      – Вы пришлете нам свое сердце?

      Стоило оценить степень ее дружеского сарказма.

      – Нет, ответил я. – Просто к вам я больше не приеду.

      А в коробке будет пластид.

      АДСКАЯ КУХНЯ

      – Джонни! Джонни! Джонни! Джонни!

      Он всегда кричал это полуистерическим голосом. Орал каждые две минуты. По поводу и без повода. Казалось, будто невидимая рука, поселившаяся в мотне засаленных штанов размера четыре икс, периодически сжимала его тестикулы, выдавливая один и тот же вопль из жирной глотки: Джонни! Единственное слово, которое он знал.

      Между залом и кухней была подсобка в три шага шириной. В зале он вел себя паинькой, угождая клиентам, но стоило ему перекатиться (триста фунтов веса при росте пять футов) в подсобку, как он тотчас вспоминал обо мне. Словно в дверной косяк перегородки был вмонтирован зловещий датчик, посылавший мое имя в его заплывший салом мозг всякий раз, когда он приближался к кухне. Как же я ненавидел этот кусок дерьма! У ненависти есть множество степеней. Пусть самый отчаянный бедолага назовет крайнюю, я все равно смогу добавить к ней свою.

      Мы невзлюбили друг друга с первого взгляда. Но когда я попал в эту богадельню три года назад, жирный окорок подъедался помощником хозяина. С самого начала он был высокомерен до предела, и я старался не подставляться понапрасну. А если случались откровенные