Сто два года. Лена Добужинская

получается редко, даже не в каждый его приезд.

      Весна. Светит солнце, как будто после долгого заточения вырвалось на свободу, и мы идем по Моховой к гостинице «Москва». Там еще немного побудем, выпьем кофе, а потом разбежимся. Он по делам, я – пока не знаю, куда. Только не в институт. Хотя… Могу успеть на лекцию Давида Борисовича Гинзбурга. Это стоит послушать. Ну, посмотрим.

      Что твориться с идущими навстречу женщинами! Они столбенеют, можно сказать, падают штабелями, увидев отца. Одна даже вернулась, забежала перед нами, чтобы еще разочек на него взглянуть. Ничего не боятся! Бессовестные!

      – Видишь, как они на тебя смотрят?

      – Эти женщины? Почему на меня?

      – Ты – красотка.

      Мы хохочем, понимаем: мы оба ничего себе. Но в обморок они падают от него. Нельзя мужчине быть таким призывно-красивым, просто неприлично. И женщин жалко. Это мне жалко. А ему?!

* * *

      Расстаемся. Не знаем, как надолго, но я буду жить в предвкушении радости от очередной встречи с ним.

      Пожалуй, поеду все-таки в институт. К Гинзбургу.

      Еле успела к началу лекции. И хорошо. Потому что начало – самое интересное.

      Профессор Гинзбург Давид Борисович, пожилой, представительный, можно сказать, красивый мужчина, из тех, «бывших», интеллигентов, читал нам «Печи и сушила силикатной промышленности» – предмет, который невозможно было выучить, будь ты хоть сто пядей во лбу, потому что нельзя запомнить. Он это знал и поэтому разрешал на экзамене пользоваться его учебником с таким же названием. Толку от этого для студентов не было никакого, так как, чтобы найти в книге нужное место, весь учебник приходилось по многу раз читать, карандашом делать пометки, загибать страницы и т. д. Вот, хитрован, что придумал! Много лет спустя я, уже опытный преподаватель вуза, применяла метод Гинзбурга, и всегда с неизменным успехом.

      Пробираюсь на свободное место, почти устроилась – и тут:

      – Еноцка, все в поядке? Не спесите. Устваивайтесь поудобней. Мы без Вас скуцаи.

      Это мне. Начинается праздник. Дело в том, что обожаемый нами Д.Б. не выговаривает почти все согласные буквы алфавита.

      – Нацинаем. Веикий юсский уценый Гвум-Гзимайво…

      Все смеются, пока еще не громко, пытаясь, елико возможно, сохранять приличия.

      – Стянно. Каздый яз, когда я пвоизносу имя веикого Гвума, все смеются.

      И хохочет сам. Вся аудитория, человек примерно сто, лежит на столах, под столами и корчится от смеха и слез.

      – Ну, хоёсо. Пьёдовзим?

      Правильно я поступила. Не прогуляла. Примчалась после восхитительного завтрака с папой (тоже студентом Гинзбурга) и не прогадала. Лекция, как всегда, была блестящей, интересной, как выдвинутый на высокую награду научный доклад. А некоторые издержки дикции лектора ее только украшали.

      В отличие от профессора Гинзбурга, я недостатками речи не страдала и поэтому всегда во время экзамена по его непознаваемому предмету стояла с учебником у приоткрытой двери маленького кабинета и хорошо поставленным громким шепотом читала его же текст.

      Всем