Урга и Унгерн. Максим Толмачев

Захадыре было пустынно, трупы на земле не валялись, зато на воротах китайской лавки на ветру болталось несколько гаминов, подвешенных за шею. Постоялый двор дунган оказался закрыт. Рерих, однако, так рьяно колотил ногой по воротам и выкрикивал угрозы, что наконец нам открыл двери старенький дунганин и, пропустив внутрь нас с Рерихом, довольно шустро накинул на петли засов. Хитун уехал в штаб, а мы прошли во внутренний двор, через который попали в уютный зал с теплой чугунной печью и множеством столов. Мне впервые за несколько месяцев захотелось заплакать от счастья. Рерих, улыбаясь, снял свою шинель, бросил ее на топчан рядом с печью и помог мне лечь за стол на многочисленные подушки. Прибежавший дунганский мальчик смотрел на меня недоверчиво и выжидательно. Я был грязен и, конечно, дурно пахнул. Рерих со своей постоянной улыбкой на лице распоряжался, активно помогая жестами там, где не хватало слов. Вскоре мне принесли таз и горячую воду. Не без посторонней помощи я обмылся и обтерся сухим чистым полотенцем, при этом воду пришлось менять несколько раз. Рерих распорядился меня побрить, и к тому моменту, как принесли горячую лапшу, лепешки и чай, я чувствовал себя человеком, попавшим неожиданно и незаслуженно в райские кущи.

      – С верхней одеждой решим позже, твое тряпье надевать никак нельзя, хотя бы из уважения к хозяевам. – Рерих подозвал мальчика-дунганина, выдал ему несколько монет и что-то доходчиво объяснил.

      Мальчик, покивав, пересчитал монеты и убежал прочь, а я набросился на лапшу. Глотал обжигаясь, запивая горячим острым бульоном. Рерих ел не спеша. Я покосился на него и, пожалуй, впервые заметил, что его улыбка исчезла, уступив место задумчивости. Он посмотрел на меня, нахмурившись, потом порылся в карманах, достал из-за пазухи какую-то небольшую склянку и поставил на стол. Улыбка вновь осветила лицо Рериха, и он принялся доедать лапшу. Я глянул на склянку лишь мельком. Лапши в моей тарелке уже не оставалось, лепешкой я насухо вытер ее края, после чего принялся за чай.

      В желудке моем впервые за несколько месяцев оказалось что-то горячее и сытное. Я развалился на подушках, наслаждаясь теплом окружающей комнаты. Чугунная печь немного чадила, но это совсем не портило ощущений и даже придавало домашнего уюта, отчего глаза сами собой начали закрываться, и я совсем незаметно погрузился в крепкий беспробудный сон.

      Проснулся в сумерках и не сразу смог понять, утро на дворе или вечер. Небольшая комнатка, довольно удобная кровать, таз с водой. На грубо сколоченном стуле – одежда стопкой, на его спинке – аккуратно повешенная новенькая китайская шинель. Я стал умываться холодной водой, делал это с удовольствием довольно долго. В комнате было непривычно тепло. Штаны оказались велики, но с помощью специальных лямок вместо пояса удалось их подогнать под мой рост. Рубаха была китайского образца, безразмерная. Одежда приятно пахла свежестью. Под стулом я обнаружил сапоги своего размера и пару английских шерстяных носков. Шинель тоже пришлась впору. На тумбочке я увидел склянку, которую давеча выложил на стол Рерих, сгреб ее в карман шинели, после чего вышел