Черный принц. Айрис Мердок

так, во всяком случае, мне тогда представлялось. Нельзя сказать, чтобы она вернулась под большим впечатлением от страны, и французский язык, который она оттуда вывезла, был довольно плох, да она его тут же и забыла и поступила после этого на курсы машинописи. Свежевылупившейся машинисткой она стала было работать в машинном бюро какого-то учреждения. Но в девятнадцать лет вдруг возомнила себя художницей, и Арнольд поспешил запихнуть ее в школу живописи, откуда она вылетела ровно через год. После этого она поступила в педагогический колледж где-то в Центральных графствах и проучилась там, вероятно, год, а может быть, и два к тому времени, когда я увидел ее на улице, где она бросала белые цветочные лепестки под колеса проезжающих автомобилей.

      Только теперь я, с новой переменой перспективы, вдруг увидел, что вихрящиеся белые хлопья вовсе не лепестки, а кусочки бумаги. Ветер от промчавшейся машины отбросил один такой обрывок прямо к моим ногам, и я поднял его с асфальта. Это был кусок исписанного листа, и я разобрал на нем слово «любовь». Может быть, это странное действо и в самом деле носило какой-то религиозный характер? Я перешел улицу и приблизился к Джулиан сзади. Мне хотелось услышать, что она распевает, я бы не удивился, окажись это заклинанием на каком-нибудь неведомом языке. Она повторяла все время одно и то же, какое-то слово или фразу: «Вы скор бели»? «Оскорбили»? «Скарабеи»?

      – А, Брэдли. Здравствуй.

      Из-за того, что она училась не в Лондоне, а также из-за того, что прекратились наши ежевоскресные обеды, я не видел Джулиан по меньшей мере год, да и раньше мы встречались лишь изредка. Я заметил, что она повзрослела, лицо, по-прежнему слегка насупленное, приобрело чуть задумчивое выражение, какой-то намек на осмысленность. Цвет лица у нее был неважный, вернее, Арнольдова кожа у женщины выглядела несколько менее привлекательно. Косметику она никогда не употребляла. У нее были водянисто-голубые, а вовсе не крапчато-карие, как у матери, глаза и замкнутое, упрямое личико, совсем не похожее на широкое, с крупными чертами, слегка веснушчатое лицо Рейчел. Цвет густых волнистых волос не содержал и намека на рыжину, они были темно-русыми и кое-где даже с отливом в зелень. Она и вблизи напоминала мальчика, высокого и угрюмо закусившего губу, которую он, может быть, только что порезал при пер вой попытке побриться. Угрюмость была мне по сердцу – терпеть не могу игривых, веселеньких девочек.

      – Здравствуй, Джулиан. Что это ты делаешь?

      – Ты был у папы?

      – Да.

      Я подумал: как удачно, что Джулиан не было дома.

      – Слава богу. Я думала, вы поссорились.

      – Что за глупости!

      – Ты теперь совсем у нас не бываешь.

      – Я бываю. Просто тебя не бывает дома.

      – Это раньше. Я теперь прохожу педагогическую практику в Лондоне. А что там было, когда ты уходил?

      – Где? У вас дома? По-моему, ничего особенного.

      – Они ругались, вот я и ушла. Теперь все спокойно?

      – Да, конечно…

      – Тебе