Двойная идентичность. Лейла Эдуардовна Киселева

проблемами и старыми серыми мыслями. Без этого никак, наши проблемы – это смысл нашей жизни, и если их нет или они чудесным образом разрешились, то их нужно обязательно придумать, иначе не ради чего будет жить.

      Это утро Павел Константинович Белов встречал с большой неохотой. Он просто не принимал того, что работать нужно с восьми. И, несмотря на то что вся природа уже два часа как проснулась, он был выше этой природы, по крайне мере, он так думал. Когда тело проснулось, а мозг ещё спит, все делается на автомате, иногда рикошетит, но со второго раза всё-таки попадает: ноги в тапки, ложка в кружку, хлеб в тостер… Всё попало, всё заработало, организм запустился, вроде бы начал думать, или ему так казалось, главное, что ушёл. Ушёл, закрыл, повернул ключом, ничего не забыл. У Павла была нелюбимая работа – банковский клерк. Бумаги, клиенты, каждый день одно и то же. Поначалу он пытался что-то объяснять людям и даже доказывать их неправоту или свою беспомощность, но потом он всё же научился молчать, или не слышать, что, собственно, одно и то же. Если было что-то экстренное, он мог снизойти и ответить «да» или «нет», в особых случаях развёрнуто – «определённо, да» или «определённо, нет». Определённо, он был несчастлив, все истории в жизни людей начинаются с момента, когда они были определённо несчастны, и именно определённо, это очень важно, иначе можно нечаянно почувствовать себя счастливым, и это разрушит всю череду дальнейших событий.

      Не было ничего, за что можно было зацепиться, остановиться, посмотреть каким-то новым, заинтересованным взглядом. Взгляд нашего героя всегда был старым и по состоянию, и по характеру его. Если бы можно было определять возраст по взгляду, то ему бы дали не меньше шестидесяти лет, хотя Павлу было всего тридцать два. Но ему уже казалось, что он прожил долгую-долгую жизнь, даже не жизнь, даже не прожил, просто прошёл нехотя, по необходимости.

      Все вокруг него куда-то бежали, не успевали, что-то не находили или теряли. Ему повезло, он ничего не терял, только потому что никогда ничего и никого не находил, но это не важно, главное он никого и ничего не терял. Определённо, он чувствовал себя умнее всех, он был уверен, что именно за такими людьми будущее. Будущее из роботизированных клерков. Вполне возможно, что оно таким и будет, но его настоящее, к сожалению, ещё не было столь совершенным, и поэтому ему приходилось жить среди несовершенных людей, работая на правильной, но всё же несовершенной работе. Он всегда и во всём был за автоматику, но сам не хотел быть частью конвейера, он не хотел участвовать в самом процессе, он мечтал запускать его, двигать им, руководить – это, пожалуй, единственное, о чем он мечтал.

      Его рабочее место напоминало туалетную кабинку, только прозрачную и со столом, на столе было всё, что нужно, точнее, только то, что нужно, лишнего не было вообще, ни на столе, ни в мыслях.

      «Очередная дура», – подумал он, смотря на копошащуюся в сумке клиентку.

      Да, он ещё различал людей по полу, хотя для него в этом не было никакой необходимости. Жить ещё с кем-то Павлу казалось немыслимым. Он с трудом строил диалоги с самим собой, научился-таки понимать себя, но чтобы понять ещё кого-то, для этого понадобится как минимум полжизни, после чего она уйдёт, или он, кто-то непременно уходит, не уходит только струсивший или слепой. Ни тем, ни другим он себя не считал.

      То, что это была женщина, он уже понял. На ней было пальто без ворота, трапецией, на два размера больше, сапоги на невысоком каблуке, на голове было что-то непонятное: большая копна кудрявых волос на самой макушке была собрана в неопрятный пучок, из которого так и норовила вылезти очередная волнистая прядь. Всё это он зафиксировал, запротоколировал в своём совершенном мозгу и вывел результат, по которому никакого «определённо», только сухое «да» или «нет».

      – Простите, – сказала она. «Интеллигентка», – подумал он.

      – Могу я получить выписку проведённых операций по этой карте, вот паспорт. «Недооценил, – подумал он, – даже отвечать не придётся, распечатать и отдать, всегда бы так».

      – Спасибо, – сказала она.

      Он кивнул. «Почему она без шарфа? – подумал он, – холодно же. Почему я об этом подумал? Бред, всё бред».

      «Этот день когда-нибудь закончится», – эту фразу Павел повторял постоянно, идя на работу, идя с работы, он повторял её, как мантру, и, видимо, не зря, так как день действительно заканчивался. Один раз он что-то спутал и сказал: «Эта жизнь когда-нибудь закончится», и сам безумно испугался этого, им же сказанного, от себя же услышанного. Он очень боялся того, что будет после: неизвестного, бесконтрольного, не программного. Кем он там будет? Будет ли он там, и есть ли что-то вообще? Почему нельзя навсегда остаться здесь, где давно прописаны все правила, доказаны все теоремы, внесены все поправки, подписаны все законы? И он спокойно живёт по этим законам, всё очень удобно.

      Он с удивлением смотрел на тех, кто был за власть или против неё. Он всегда был за себя самого, за свой угол, за свой кусок хлеба. И если его никто не выгонял и ничего не отнимал, то и ему незачем было отнимать у кого-то власть или радоваться с кем-то, что эта власть у кого-то есть. Так, шёл он с работы, проходя мимо домов, маленьких кафе, больших магазинов. Проходя мимо жизни других людей, он удивлялся