Поселок на реке Оредеж. Анаит Григорян

пожала плечами, вынула сгоревшие спички из воска, провела пальцем по блестящей поверхности, замазывая дырочки, и поставила новые.

      – Давай я теперь. – Комарова подожгла спички и стала смотреть на огоньки.

      Обугливаясь, спички медленно отворачивались друг от друга и наклонялись в разные стороны.

      – Да понятно уже! – не выдержала Ленка.

      – Погоди…

      – Да понятно ж!

      – Да погоди ты!

      Огоньки добрались до воска, он начал плавиться, запузырился и тихо зашипел.

      Ленка задула спички:

      – Прожжем скатерть, мать ругаться будет.

      – Давай еще раз. Бог троицу любит. – Комарова вынула из воска сгоревшие спички, вставила новые, подожгла. Одна загорелась не сразу, и пришлось поджигать ее заново. Ленка не мешала, смотрела молча и только вздохнула, когда обе спички, сгорев, снова отвернулись друг от друга.

      – Ну, значит, правда не судьба… – Комарова собрала со стола спички, отлепила воск от клеенки, помяла в руках, потом открыла окно и выбросила все в ночную темень. В лесу протяжно закричала какая-то птица, как будто заплакала.

      Ленка обхватила себя за плечи и поежилась:

      – Душа чья-то тоскует.

      Комарова прислушалась, но птица больше не кричала. Лес тихо, спокойно шумел, как будто осень еще и не собиралась наступать, а была только середина августа, когда жара спадает, и стоит тихая, немного сонная погода, и некоторые дачники уже начинают вздыхать о возвращении в город… Теперь-то почти все уехали, кроме этой дуры Светки.

      – Это выпь кричит. На болоте.

      – Она, говорят, к несчастью…

      Отец Сергий в свое время крестил и Комарову, и Ленку, и мелких. Мать говорила, никому это было не надо, но, когда пришел какой-то там срок, вроде сорок дней, как для поминок, ранним утром к Комаровым заявилась Татьяна. Мать сама была из городских и в Бога не веровала, считая, что образованному человеку, учившемуся в институте, это неприлично, и крещение считала за предрассудок; по поводу Комаровой она даже пыталась с Татьяной поругаться, но та, обычно тихая, вдруг раскричалась, чуть не силой отняла ребенка и отнесла в церковь, и матери пришлось идти следом, потому что как оставишь младенца, пусть даже и попадье. Других детей мать отдала уже без боя, только презрительно хмыкала, когда являлась Татьяна, наряженная, как на праздник, и притаскивала с собой то ватрушку с творогом, то сладкую запеканку – отметить крестины. Комарова дотронулась пальцами до шнурка на шее, на котором висел крестик.

      – Ленка… гадать-то – грех.

      – Все гадают, и ничё. Эти даже, дуры, ну, сестры-то бесстыжие с той стороны реки… Мы ж не на картах.

      – А они на картах?

      – На картах. На то и бесстыжие. – Ленка подумала немного. – На картах гадают и голыми в реке купаются – сама видела.

      Выпь в лесу снова заголосила и кричала долго, тоскливо, как женщина.

      – Ка-ать, – тихо спросила Ленка, – а почему гадать – грех?

      – Потому что это… на божий промысел не надеяться и совать нос не в свои дела. Гадают