Инга и Барон. Татьяна Свичкарь

все молодцы.… Но когда вы вышли – это ж просто мороз по коже…

      – Ну, нет, – засмеялся он, – По-моему, это летняя ночь, лунный свет…

      Я обомлела. Оказывается, он увидел то же, что и я…

      – Вы на машине? – спросил он, и тут же поправился, поняв, что об этом не стоило и спрашивать, – Подождите меня пять минут, я вас отвезу.

      Мы стояли у окна в опустевшем вестибюле, и ждали его. За окном была площадь, почти безлюдная, час поздний. Только разноцветные огни от нитей гирлянд, протянутых крест-накрест. И перезвон колоколов на часовне Николая Угодника. Здесь было автоматическое устройство, и колокола звонили каждые полчаса.

      – Ох, Инга, – вздохнула Лариска.

      Я видела, она тоже очарована Славкой. Но не его игрой, а тем, как он высок, красив, как разговаривает с нами. Я знала, что она никогда не покусится на чужое. Если со Славкой её познакомила я – она может им только восхищаться со стороны, отвлеченно. Как картиной. Для неё он – мой. Хотя на самом деле – он свой собственный.

      – Я готов, – Славка сбегал по лестнице откуда-то с верхних этажей. На нём была лёгкая чёрная куртка с меховым воротником, распахнутая. Видимо, он никогда подолгу не был на холоде, не мёрз на остановках, ожидая автобуса.

      Как овечки мы пошли за ним к машине. Она была большая, тёмно-серая. Славка распахнул перед нами дверцу… Как же тепло было в салоне. А «за бортом» все минус тридцать, наверное.

      – А вы где живете? – Славка обернулся к Лариске.

      – Чуть дальше, чем Инга… Последняя девятиэтажка перед городским пляжем.

      – Понял, – он мягко тронул машину с места.

      – А вы долго учились играть? – спрашивала Лариска.

      Мне показалось, он задумался на несколько мгновений.

      – Меня об этом пытали журналисты. Я тогда говорил про музыкальную школу, про педагогов… Но на самом деле… У меня бабушка – балерина. А люди искусства, они, как правило, не только своё, но ещё что-то умеют. У бабушки над постелью висела гитара с большим голубым бантом, бархатным… Бабушка пела романсы… И вот, сколько я себя помню… малышу нельзя давать инструмент – хорошо, если только расстроит, но ведь и струны порвать может… Но бабушка так меня любила, что не могла отказать. Снимет гитару, положит на постель…. Мне тогда даже не хотелось взять её по-настоящему, чему-то научиться. Я стоял перед ней на коленках, трогал струны, и слушал, как они звучат.

      А потом… нет, я не был фанатом. У меня есть друг, он решил научиться играть уже взрослым. Так сказать, штурмом. Играл каждый день до поздней ночи…. Пальцы изрезал в кровь. Ночью ставил у кровати ведёрко с холодной водой, держал там руку… Мне как-то легче давалось… наверное потому, что всегда, сколько я себя помню… мне ничего не интересно кроме этого.

      – А вы часто выступаете? – снова Лариска.

      – Я это не очень люблю. Нас в школе заставляют – концерты, городские праздники, вот, вроде как сегодня… Но я даже когда играю сам – слушаю, – и совсем уже засмеялся, –