Дорога в Алатырь. Николай Шмагин

форме будешь, гусь лапчатый.

      Все вокруг, включая инвалида, засмеялись.

      – Лексей! Уважь обчество, исполни концерт. Уж мы не обидим, – громко попросили из толпы.

      – Конешно, не обидим, не сумлевайся! – оживились вокруг, с интересом обращая взоры на инвалида, – просим, Алеша! Давай-давай, не кобенься!

      – А может, он устал сегодня, не в силах? Чо пристали к человеку?

      – А ты помалкивай! Тебя не спросили…

      Алексей-Алеша обвел взглядом снизу вверх толпу ожидавших его решения мужиков, и мутота в его глазах сменилась озорными огоньками.

      Все поняли, что концерт будет.

      – Тихо вы, угомонись пока! – настала та тишина, какая только возможна у винного ларька в день получки.

      Алексей-Алеша прикрыл глаза, сосредотачиваясь, затем приподнялся в тележке своим могучим торсом, насколько возможно, уперся мосластыми ручищами в деревянные ручки-колодки и, оттопырив зад, громко и четко пропердел гимн Советского Союза: целый куплет да с припевом.

      Иссякнув, откинулся назад, отдыхая.

      Мужики почтительно прослушали концерт, затем один из них поднес артисту полный до краев граненый стакан водки, другой – кружку пива.

      Все с уважением проследили, как он аккуратно выцедил водку и осушил кружку пива. После этого зааплодировали.

      – Спасибо, Алеша, уважил, так уважил! – умилился один мужичок.

      – Сроду такого не слыхивал! – изумился другой, помордастей.

      – А мы иногда слухаем, – похвалился третий, ражий.

      – В день аванса и получки! – вокруг захохотали. В руках у инвалидов появились новые кружки с пивом, стаканы с водкой…

      Отсмеявшись, дед попрощался с мужиками, взял Ваньку за руку, и они, пошатываясь, пошли домой. Ванька оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на необыкновенного инвалида Алешу и увидел, как тот уже пьяный в лоскуты размахивал руками, кричал что-то, затем вывалился из тележки в грязь и захрапел на всю Старо-Базарную площадь…

      В голове у Ваньки шумело, он глупо ухмылялся и, подражая деду, тоже шаркал ногами и лихо сплевывал, засунув руки в карманы. Споткнувшись, осерчал, совсем как дед:

      – Тудыттвою растуды, екарный бабай!

      Дед покосился на него и, затоптав цигарку сапогом, пошел ровнее. Ванька с сожалением посмотрел на раздавленный окурок и представил, что затягивается цигаркой, как дед. Получалось у него неплохо…

      По двору разносилось Борькино чавканье. Ванька утер пот и с силой потянул пилу на себя – от себя, стараясь не осрамиться перед дедом.

      – Не рви пилу, плавно тяни, – усмехнулся дед, и они стали пилить. Наконец, чурбак упал в траву рядом с козлами, а дед с внуком принялись за следующий. Но Ванькины руки уже еле двигаются, держась за ручку пилы.

      Из сарая вышла бабушка с пустым ведром из-под помоев.

      – Ну, што, пьяницы, утомились?

      – Отдохни пока, в сад сбегай, – пожалел дед запарившегося внука, и бабушка заступила на Ванькино место. Пила в их руках послушна и проворна, она весело звенит и поет, роняя в траву желтые опилки,