Долгота дней. Владимир Рафеенко

должны были бить минометы ВСУ, если мы в центре располагаемся? Это же тут рядом, в двух шагах! И я ничего-ничего не слышал! Ничегошеньки! Ну, конечно, – он удрученно покачал головой и тихо забормотал, снимая очки и протирая стекла, не замечая слез, покатившихся из его подслеповатых глаз, – Лиза еще спала. Я читал. Последнее время, видишь ли, так зачитываюсь, что совершенно ничего не слышу и не вижу. Наверно, старость…

      – Никаких минометов! – крикнул Вересаев, рубанув ладонью по столу. – В других случаях – спорить не буду! Артиллерия наша, сука, беспощадна. Хоть бы одного боевика убили, кстати. Впрочем, одного случайно ранили, своими глазами видел месяц назад. Но сейчас, Сократ, никаких минометов, ничего подобного! – Он приподнялся на стуле, но тут же снова сел. – Все это ложь и провокация! Сплошной иштар, сука, тасс! Проститутки гребаные! Имело место нечто совершенно другое!

      – И что же, по-твоему, Коля, имело место быть?! – удрученно наморщил лоб Гредис, и в уголках его глаз снова появились слезы. – Что ж там случилось?

      – Жуки! – снова ударил кулаком по столу массажист. – Жуки, млять!

      – К-к-какие жуки?! – профессор брезгливо нахмурился. – Коля, какие еще жуки?

      – Колорадские! – Вересаев поднялся со стула, расставив в сторону руки, закружил по комнате на полусогнутых коленях. – Четыре охреневших твари! Они выбрались из белого «КамАЗа», как черно-желтая смерть. Крылья – во! Ноги – во! Сократ Иванович, прикинь, каждая тварь – размером с теленка, с одной только разницей, что телята не летают и людей на мелкие куски не рвут! Понимаешь, боковые ноги у них, что сабли – кривые и острые. Как ворвались на базарную площадь, как принялись кружиться и молотить! Боже ж мой, Сократ Иванович! Боже ж мой! – Коля схватился руками за голову. – Жуки, млять! Жуки! Только что живые люди стояли, и вот уже один только фарш. Я и так, ты знаешь, сплю плохо. В парке возле дома славянофилы, сволочи, по ночам стреляют! А теперь еще и это… Боже мой, Сократ Иванович, Боже мой!

      – Ты болен, Коля! – уверенно проговорил Гредис и принялся надевать свитер и сапоги. – У тебя делирий, судя по всему, что печально, но не интересно. – Профессор утер слезы, с недоумением рассматривая влагу на своих пальцах, помассировал виски. – Значит, ты посиди тут покамест. Можешь лечь поспать. А я, в с-с-самом деле, пойду. Каролина смерть свою приняла. Что-то же делать надо?! – Он в растерянности остановился посреди кухни с шарфом в руках. – Кто бы еще сказал, что именно? Где ее искать теперь? На базаре р-р-р-разве? Но так же нельзя? Нельзя же просто прийти и собрать в мешок, что от любви моей осталось?! Там же части тела вперемешку с рисом. П-п-плов какой-то, прости Господи!