Живи и радуйся. Лев Трутнев

колючего снега. Накоротке вспомнилось лето, берег пруда, купанье…

      Паша шустро стал одеваться, натягивая штаны прямо на голые ноги.

      – А ты чего ждешь? – Дед обернулся к Славику. – А ну спяливай мокроту! Помоги ему! – приказал он Кольше.

      Славик слабо засопротивлялся, но Кольша в минуту стянул с него сырые валенки, из которых потекла вода, и штаны. Тонкие, как палки, ноги Славика были влажными и красными.

      – Быстро надевай! – Дед протянул ему Пашины подштанники. – Теперь ты. – Он обернулся ко мне.

      Я не ожидал такого поворота, но не стал мешкать: надо – значит надо. Лихо, не испытывая ни страха перед холодом, ни стыда, я снял валенки, стоя на тужурке, спустил штаны. Мороз хотя и был сиротский, но ожег мгновенно, как прутом стеганул, ринулся под одежду. Животу сразу стало холодно, по телу побежала ощутимая дрожь.

      – Чего медлишь? Одевайся! – замешкавшись на несколько секунд, словно испытывая свое терпение на холоде, услышал я.

      Славик надел двое подштанников, но все не мог согреться, заметно трясясь и вздрагивая…

      – А теперь бегом до дома! – снова скомандовал дед, отряхивая снег с фуфайки и надевая её.

      – Я останусь! – Мне не хотелось домой, хотя без подштанников мороз, как комар, пробивал не толстую ткань штанов и покалывал коленки.

      – Останусь я с Кольшей! – твердо произнес дед. – А вы все по домам. И быстро!

      Я знал, что перечить деду и не принято, и бесполезно: в своих решениях он непоколебим. Знал об этом и Паша и побежал первым. За ним – Славик, потом – я.

      – Да трусцой, трусцой, – донеслось вдогонку, – а то запалитесь.

      Солнце ослепительно светило в лицо, но тепло его лучей не ощущалось. По пробитой тропинке мы бежали и бежали к чернеющим у леса дворам деревни, и внутренний жар поднимался к голове, обливал горячим дыханием спину, шею, лицо. В груди что-то ныло и жгло, но отставать не хотелось. Славику и вовсе было труднее – он бежал в сырых валенках. Белые подштанники трепыхались вокруг его ног при каждом шаге. Видел ли кто нас – неизвестно. Только, если и видел, вряд ли мог догадаться, в чем дело.

      Ребята и не остановились у моего дома, побежали через пустырь к Пашиной избушке.

* * *

      Проснулся я от громкого разговора. На печи, за ситцевой занавеской, царил полумрак, а в незакрытые промежутки видно было, что на улице все еще буйствует солнце. В избе пахло озером, рыбой, камышами. Тепло нагретого печного верха разморило меня и вставать не хотелось.

      – Полведерка отнесем горе-рыбакам, – услышал я голос деда. – Как-никак, приняли крещение…

      Откинув занавеску, я высунулся наружу. Дед сидел на скамейке, напротив него – Кольша. Между ними стояло ведерко, до половины наполненное карасями. Рядом лежал влажный мешок – тоже с рыбой. На полу блестела чешуя.

      Услышав шорох, дед поднял глаза.

      – Слазь, а то разомлел весь, как вареный. Рыбы вот отнеси своим приятелям…

      Радостно стало и светло.

2

      С самого раннего утра пригрел