Качим-кермек. Возвращение. Владимир Глухов

Ведь и Гоген, прежде чем найти свой рай на Таити, жил то в Арле, то в Париже, то в туманной Бретани, то на Таити. Вот и я – такое же перекати-поле: то Тюмень, то Москва, то Питер. Или же Владимир…»

      Город Владимир, где Глухов жил и работал четыре года, его поразил: «Как-то я пошел за сигаретами – и нечаянно отправился не в ту сторону, – рассказывает он. – Дом, в котором жил, стоит на третьей террасе реки Клязьмы, а опомнился я на навершии четвертой. Я, конечно, оглянулся – и замер… Аж дух захватило! На метр ниже меня пламенели белым огнем кусты сирени. Кисти цветов, особенно слепящие на солнце, тысячами своих лепестков, как крошечными пальцами, трогали все окружающее: и небо с быстро бегущими облаками, и светло-зеленый заливной луг перед самой Клязьмой, и синий холм на той стороне реки, и дома, деревья и кусты, и тянулись к моим глазам, обалдевшим от такой красоты! По всему этому благолепию быстро неслись волны теней от облаков. По правую руку, в просвете между домами с маленькими мезонинчиками на крышах, сиял Боголюбовский монастырь. Никогда еще не казался он таким близким! Монастырь то вспыхивал неземным светом, то погружался в светлую тень…»

      Его восхитила тогда живопись художников владимирской школы: «Удивительно богатый у них цвет, яркий, феноменальный – оранжевоголубое солнце освещает яблоню, а на зеленой траве от нее фиолетовая тень. Этот фиолетовый – на самом деле красный, пурпурный! И во Владимире эти «гогеновские» краски – воистину реальны!»

Обратная перспектива – Бог

      Еще со времен Суриковки художника волновала обратная перспектива, о которой писал о. Павел Флоренский. Ее суть художнику открылась во время археологических раскопок храма Окса – так по-гречески зовут Амударыо: «Мы сидели в палатке, была пыльная буря – «афганец». И внезапно, как бы ниоткуда, в меня вошла некая простая и грандиозная мысль. Я вдруг понял всей душой и всем существом, что прямая перспектива – это когда человек смотрит в мир. А обратная перспектива – Бог, смотрящий в нас. То было подлинное откровение. После него я стал лучше понимать работы Гогена, Петрова-Водкина, китайцев – у них у всех не художник вглядывается в природу, а природа в художника. Но еще до того меня отчасти втолкнул в это состояние мой отец». Глухов-старший никогда не поощрял занятия сына живописью. Но перед самым дипломом он зашел в его мастерскую и стал просматривать все наброски – а было их до трех тысяч.

      Он все их пересмотрел, внимательно и неторопливо. И вынес вердикт: «Ну, таблицу Менделеева ты собрал. Однако синтеза я не вижу». Встал и ушел. После этого Владимир отложил защиту диплома на два года, чтобы подготовиться к нему по-настоящему. И тут произошло особое событие…

      «В городке Пенджикенте я шел по пустынной улице. Почти в пятистах метрах от меня стоял автобус. Он как будто меня ждал. Я медленно иду к нему и думаю: вот сейчас двери захлопнутся перед моим носом. Но все же успел, вошел внутрь – и автобус тут же тронулся. Там было одно свободное место, будто меня ждало. И я стал смотреть в окно с бьющимся сердцем: ведь если автобус