Поговорим о депрессии. Признать болезнь. Преодолеть изоляцию. Принять помощь. Дэвид Аллен Карп

странным, ибо в моем тогдашнем состоянии нельзя было даже помыслить о сколько-нибудь значительных физических усилиях. Неужели здешние пациенты находились в лучшей форме? Частичный ответ на этот вопрос я получил, пока поднимался по трем лестничным пролетам в кабинет психиатра. На каждом этаже я проходил мимо двери с маленьким прямоугольным окном, позволявшим заглянуть внутрь того, что, видимо, представляло собой «закрытую палату». Я видел персонал, узнаваемый по связкам ключей и белой униформе, но не заметил ни одного пациента. Было жутковато. Вокруг стояла полная тишина, пациенты не подавали никаких признаков жизни. Где они? Что с ними делают? Что сам я делаю здесь? Как мог я угодить в такое место? В тот момент я почувствовал себя душевнобольным, и, как ни хотелось мне выбраться оттуда, я подумал, что у меня нет выбора. Я всё перепробовал, что мне еще оставалось?

      Кабинет, в котором меня принял психиатр, выглядел очень знакомо: он легко мог принадлежать профессору. Доктор Розен[77], приятный мужчина лет тридцати пяти, непрерывно пыхтел трубкой и демонстрировал манеры человека, полностью расслабленного и отвечающего за собственную жизнь. Я предполагал, что меня снова попросят вкратце изложить свою биографию, и потому был удивлен, когда понял, что доктора Розена совершенно не интересуют ни мои отношения с родителями, братьями и сестрами, женой или детьми, ни моя работа. Он просто задал ряд вопросов о моих симптомах. Чувствую ли я себя хуже всего по утрам? Поднимается ли у меня настроение к середине дня? Сразу ли я засыпаю, чтобы только проснуться через час? Часто ли мне удается заснуть между 5:30 и 7:00? И так далее. Его вопросы меня взволновали, потому что попадали, казалось, в самую сердцевину моих чувств и переживаний. Я был подобен неверующему, который пришел к экстрасенсу, подобравшему столь уместные слова, что они растопили весь скептицизм. В конце 25-минутного собеседования Розен произнес волшебные слова: «Думаю, я смогу вам помочь». Действенность заданных им вопросов (по-видимому, основанная на аккумулированных научных знаниях и богатстве клинических данных) вдохнула в меня новую надежду.

      Тогда я еще не сознавал ясно, что мои отношения с Розеном и больницей Маклина знаменовали собой начало нового этапа в моих отношениях с болезнью. Я уже вступил на путь социализации, влекущий за собой приверженность медицинской модели депрессии. Окончательный вердикт Розена гласил, что испытание Имипрамином, одним из самых эффективных и широко используемых тогдашних антидепрессантов, поправит мое состояние. Кроме того, весь процесс явно предполагал, что мое расстройство – биологической природы. Цель лечения заключалась в увеличении уровня норэпинефрина в моем мозге, а частые анализы крови, которые я сдавал, убедили меня в том, что мое лечение по существу такое же, как у диабетиков, внимательно следящих за уровнем инсулина. Как участник исследования, я раз в неделю заполнял анкету, чтобы определить, облегчаются ли симптомы депрессии. Одновременно в лаборатории

77

Здесь и далее в книге имена изменены, чтобы оградить частную жизнь моих респондентов. В целях сохранения полной анонимности я опустил или заменил также топонимы и названия организаций, которые могут хотя бы косвенно указывать на личность респондента.